Миндаль цветет - Уэдсли Оливия
– А верите ли вы в любовь? – спросила Дора. – Я хочу сказать, считаете ли вы возможным, чтобы в жизни встречались такие же романы, как те, о которых мы читаем, – с неумирающей любовью, когда один для другого является в жизни всем…
Ион взглянула на Дору; Тони и Джи ничего не сказали ей; она была огорчена, догадываясь, что у них было что сказать.
– Вы имеете в виду такую любовь, как между Ромео и Джульеттой или Паоло и Франческой? Да, верю, но только в отношении женщин, и то в исключительно редких случаях. Женщины, которые тратят свои душевные силы на любовь, никогда не бывают по-настоящему влюблены, а, к несчастью, очень многие женщины с темпераментом расходуют его именно так. Чтобы любить, моя дорогая, нужно иметь много свободного времени и полную независимость суждений и взглядов, а этого так трудно достичь! Кроме того, нужно обладать умением жертвовать собой, великодушием, скромностью – всеми этими скучными добродетелями, которые не скучны только тогда, когда ими управляет блестящий ум; а для обыкновенных мужчин и женщин роман невозможен. Мне жаль, что приходится огорчать вас, но это правда. Гораздо лучше весело проводить время, что мы и собираемся сейчас делать. Одевайтесь скорее, автомобиль подадут к одиннадцати.
Ей порядочно уже надоело возиться с Дорой в течение дня, хотя она и продолжала быть любезной. К счастью, Доре пришла мысль на следующий день возобновить уроки пения. Ион как раз во время урока случайно поднималась по лестнице и остановилась как зачарованная. Она знала толк в музыке – этого требовала избранная ею роль в обществе; она сразу оценила голос Доры и тотчас же поняла, какую приманку он составит для ее предстоящего вечера.
Как только романс был окончен, она вошла в гостиную, где Кавини чуть не плакал от восхищения.
– Какой голос! – сказал он ей, закатывая глаза. – Какой голос!
Не стесняясь присутствием Доры, с чисто неаполитанской откровенностью он стал восхвалять ее красоту и сложение, а также темперамент.
На следующей же неделе Ион устроила большой вечер, на котором Дора пела с большим подъемом. Она имела бешеный успех и тотчас завоевала себе определенное положение в обществе.
Рекс, приехавший с Николаем навестить их, был поражен происшедшей переменой. Он стоял, прислонившись к окну своей длинной фигурой, и глядел на нее.
– Что же ты теперь предполагаешь делать? – спросил он.
Дора рассмеялась:
– О, просто жить и хорошо проводить время, как постоянно говорит Ион.
Он кивнул головой.
– Значит, сделаться такой же, как Ион.
– Что же, может выйти и хуже!
– Неужели ты способна восхищаться фальшивым бриллиантом? Я допускаю, что подделка сделана хорошо, но все-таки это не настоящая вещь.
Дора опять рассмеялась; Рекс был такой смешной и забавный.
– Бедная Ион, как это жестоко!
– О, она сама первая стала бы смеяться, – уверял Рекс. – Ведь она считает ложью все то, что не льстит ей.
Дора была рада приезду Рекса и Николая: оба были красивы, веселы, остроумны; оба очень тщательны в своих костюмах.
Николай откровенно не хотел ничего делать.
Рекс намеревался, как он объявил, где-нибудь, когда-нибудь в один прекрасный день заняться делом.
Его физический недостаток почти совсем исчез; он лечился, упражнялся, подвергался операции, чтобы стать вполне здоровым, и, кроме того, теперь уже не выглядел таким изнеженным, как раньше.
Они все четверо – Рекс, Николай, Дора и Ион – прожигали жизнь: веселились, болтали, танцевали и… порядочно пили.
Каждый пил и веселился, и если кто-нибудь выпивал лишнее, то веселился вдвойне.
В письмах к Джи Рекс не был особенно откровенен и умалчивал об их образе жизни; отпуск его был краток, но он все-таки урвал из него несколько дней и поехал повидаться с ней, хотя ему не хотелось уезжать из Лондона. Он рассказал ей об успехах Доры, распространялся о ее красоте и о доброте Ион, но умолчал о том, в какой компании и каким образом они с Дорой проводили время.
Он отправился обратно накануне дня, когда кончался его отпуск, намереваясь как раз поспеть к большому торжеству, которое должно было быть заключительным. Был конец мая, поезд мчался вдоль подстриженных изгородей со сверкающей листвой и полей, усеянных одуванчиками.
Лондон, освещенный золотисто-розовым закатом, был великолепен. На улицах – сплошные толпы народа, магазины пестрели всевозможными цветами. Дом Ион был украшен к предстоящему вечеру: на окнах стояли ящики с маргаритками и лобелиями, по лестнице был разостлан красный ковер.
Рекс чувствовал себя веселым и счастливым, как только может чувствовать себя беззаботная юность. Входя в дом, он увидел перед собой Николая, который поднимался по лестнице, и окликнул его.
Они зашли вместе в комнату Николая выпить коктейль.
– Где Дора? – тотчас спросил Рекс.
– Одевается или уже улетела куда-нибудь, не знаю, – ответил Николай. – Знаешь, Шропшайр уже объяснился с нею.
Рекс почувствовал, как сердце его сжалось; он спросил вполне спокойно:
– А Дора?
– Она не хочет, – торжественно заявил Николай.
Рекс засмеялся.
– Она упускает хороший случай, – заметил Николай с упреком в голосе, смотря на него. – Титулы, имения, денег до черта и, в общем, славный малый.
– В общем, немало вместе для одного, – раздражительно ответил Рекс.
Николай покачал головой; он был из тех юнцов, которым кружит голову блестящее положение других.
– Что же, ведь живешь только раз, – заметил Николай; он не любил спорить с Рексом.
– Что сказала твоя мать? – внезапно спросил Рекс.
– Да ничего. Просто смеялась. Шропшайр сначала обратился к ней, следуя доброму старозаветному обычаю. Он смотрел на это серьезно.
– Где же, наконец, Дора?
– Да я же сказал тебе: или она дома, или ее нет дома. Я не знаю.
Рекс отправился искать Дору, но не нашел.
Он встретился с нею только за обедом, который происходил в отеле «Ритц», где случайно собралось большое общество. Рекс очутился за столом как раз напротив Доры, а рядом с ней сидел лорд Шропшайр, видимо находившийся в неважном настроении, которое он не умел скрыть.
Встретившись глазами с Рексом, Дора улыбнулась ему.
Он почувствовал, что сердце его сжалось, и на минуту ему как будто трудно стало дышать.
Он стал смотреть на Дору и нарочно старался представить себе ее помолвленной с Шропшайром.
Вдруг он услыхал голос последнего, который говорил ему:
– Послушайте, Гревиль, кого это вы намерены убить?
Рекс вспыхнул; он почувствовал, что покраснел до корней волос, и рассмеялся как можно более естественно.
– Держу пари, что есть кто-то, – продолжал приставать Шропшайр, – у вас был опасный огонек в глазах, честное слово.
«Что такое творится со мной?» – подумал Рекс.
Ему стало стыдно за себя; он решительно повернулся к своей даме и вступил с нею в разговор, почти не глядя на Дору.
Когда наступило время уходить, Дора подошла к нему и шепнула:
– Пойдем домой пешком; тут только несколько шагов, а ночь такая дивная.
Он взял ее под руку и тут только понял. Точно пламя потекло по его жилам до самого сердца, и сердце запылало.
Почти с ужасом он сказал себе: «Я люблю ее».
Ему показалось, что он идет рядом с ней не наяву, а во сне, что он вот-вот проснется и скажет: «Как странно, мне это представилось так реально!» Он чувствовал себя во власти чар; он вдыхал запах лондонских улиц в летний вечер, он слышал шум движения; он видел, как из мягкой мглы вынырнул автомобиль с блестящими фонарями. Дора что-то говорила, а в душе его машинально повторялись все те же слова: «Я люблю ее, я люблю ее».
Он никогда не думал о любви как о чем-нибудь таком, что должно было с ним случиться. В его жизни не было для нее места. Даже в последнее время в Оксфорде, где в жизни большинства молодых людей любовь стояла на первом месте, он оставался незатронутым ею. В его жизни играли роль только две женщины – Джи и Дора, и больше ему никого не нужно было. Он и не отдавал себе отчета в том, какую решающую роль сыграло влияние Джи в образовании его характера.
