Марина Струк - Обрученные судьбой
Внезапно дверь в библиотеку распахнулась, громко ударившись от стену, и Владислав резко поднялся с места и расслабил плечи, только когда заметил сверкнувшую в отблесках огня выбритую голову и седые длинные усы. Ежи стоял в проеме двери, широко расставив ноги и выпрямив спину, но Владислав сразу же определил, что тот пьян по той неестественности, с которой тот высоко держал голову. Чересчур высоко для обычного своего поведения.
— Сынку, говорить с тобой хочу, — проговорил Ежи и, качнувшись, ухватившись за виреи, чтобы удержаться на ногах, шагнул в библиотеку. Предельно аккуратно затворил за собой дверь. А потом развернулся к Владиславу, щуря близорукие глаза, стал вглядываться в него, скрытого от его взгляда тенью, ведь тот стоял спиной в огню камина. Бискупа, что сидел молча, наблюдая за всполохами огня, Ежи не заметил за силуэтом ордината.
— Быть может, переговорим следующим вечером, Ежи? — предложил Владислав, морщась недовольно. Ему не нравились люди под хмелем, когда он сам бывал трезв при этом. А особенно не любил он беседы, на которые неизменно все тянуло тех со всякой лишней выпитой кружкой или чаркой. А старый шляхтич в последнее время пил чуть ли не каждый Божий день, позабыв, что время Адвента на дворе. Пил до тех пор, пока не сваливался под стол, и тогда его перетаскивали на руках в спальню холопы, с трудом отрывая от пола.
— Нет! — взревел Ежи и качнулся назад, но сумел выправить равновесие, удержался на ногах. — Не могу я боле. Не могу! В глаза тебе, сынку, смотреть не могу боле… и ее глаза… так и вижу перед собой… Виноват я! — он вдруг со всего размаху бухнулся на колени, и Владислав с трудом удержал себя от того, чтобы не броситься к нему, не поднять того с пола.
Раньше он бы так и поступил, но в последнее время между ним и усатым дядькой поселилась какая-то скрытая настороженность. Словно каждый ждал от другого какого-то подвоха. Владислав не мог забыть, как побледнел тогда Ежи на охоте, увидев маленькую стрелу, как открыто лгал в глаза, а потом поспешил уехать из Лисьего Отвора. Правда, уехал он к себе в вотчину, будто пережидая что-то, а не к стрелку направился, дабы предупредить того. Но все-таки! И Добженский исчез вдруг именно в землях окрест Бравицкого леса, а именно там и двор Ежи…
— Виноват я перед тобой, сынку, и перед ней виноват, перед панночкой виноват! — меж тем каялся пьяным голосом Ежи, то и дело стуча себя в грудь кулаком. Позади Владислава, с шумом отодвинув кресло, поднялся на ноги епископ.
— Ежи, иди спать, — Владислав подошел к старику и попытался поднять того на ноги, но тот не давался, а только схватил его за ладони, удержал возле себя, взглянув мимо Владислава на епископа, замершего на месте.
— А! И ты тут, пан бискуп! Что ж, то даже добже! — рассмеялся Ежи зло. — Не достать пану бискупу панны, не достать!
— Sile {3}, пан Смирец! — вдруг произнес епископ устало, качая головой, словно не веря тому, что слышит. Старый дурень сам себе роет могилу, поддавшись уговорам пьяной совести! — В тебе говорит вино, а не разум.
— Ну нет! — снова рассмеялся Ежи, стукнув кулаком по полу. — Я молчать боле не намерен. Доле с меня! Доле тайн и недоговорок!
Владислав вдруг вырвал ладонь из руки Ежи, за которую тот пытался удержать его подле себя, отошел в сторону пристально наблюдая за тем, что разворачивалось ныне у него на глазах. Плечи Ежи вмиг опустились, он устало сел на пол, схватился за голову, стал раскачиваться из стороны в сторону. Епископ же снова опустился в кресло, невозмутимый и хладнокровный, с любопытством смотрел на усатого шляхтича.
— Нет сил хранить в себе эту тайну от тебя, сынку… И на исповеди я молчал уж столько лет… — с трудом разбирал Владислав из быстрой речи Ежи. Тот торопился проглатывал слова, словно боялся не успеть сказать то, что должен, что желал сказать, прежде чем дрема, уже протянувшая к нему свои руки, заключит его в свои объятия. — Сказать тебе… как на духу…
— Пан Тадеуш мертв, ведь так, Ежи? — холодно произнес Владислав, перебивая пьяного, и тот вдруг смолк, уставился на него, с трудом сфокусировав взгляд. — Он узнал то, что ему не должно было знать, и ныне мертв. Кто убил его?
— Я, — вдруг совершенно трезвым голосом ответил Ежи после долгого молчания, что установилось в библиотеке. — Я убил. А тело в топи, что у Бравицкого леса, сбросил. И панна… Ксения, Владусь…
Владислав вдруг сорвался с места, в миг пересек расстояние, что разделяло их, схватил Ежи за грудки. «…Коли это не я, кто тогда ее убил? Я не могу понять, кто это сделал, кто помешал… Ее ведь убили. Убили, Владек! Чую я то», — сказал перед смертью Юзеф, словно пророчество оставлял для брата. И вот его слова подтверждались. Кому было с руки убить Ксению, как не тому, кто подле нее был всегда и даже в ту злополучную ночь? Кому было выгодно устранить ту, что невольно столько хлопот и трудностей доставила своим появлением в жизни Владислава? Кто так уговаривал его оставить панну в Московии в монастыре?
— Скажи, что не ты! — он встряхнул старого шляхтича с силой. — Скажи, что не ты!
— Я, Владусь…
И тогда он ударил того по лицу, размахнувшись, чувствуя, как хрустнуло что-то под его кулаком, а потом еще раз и еще раз, пока его руку не оставила крепкая ладонь дяди.
— Стой! Стой, Владек! — крикнул ему епископ, с ужасом и сочувствием глядя на окровавленное лицо Ежи. — Пан Смирец сам не ведает, что говорит. Ты же знаешь, от такого количества хмеля что угодно скажешь, даже наговорив на себя. Sapientia vino obumbratur {4}. Оставь то до следующего дня. Свет дня рассеет темноту ночи, так и истина выступит из тьмы.
— Так пусть подождет этого света в темноте каморы, — процедил Владислав, а потом резко прошел до двери и, распахнув ту, крикнул в коридор, призывая к себе ратников. Те не сразу сообразили, что именно пана Смирца, что лежал без сознания на ковре, надо унести вниз, в подвал под башню брамы, где обычно держали узников, и эта их нерешительность только распалила гнев Владислава. Он еще долго ходил по библиотеке из угла в угол, словно дикий зверь в клетке, а потом с криком вдруг сгреб с одной из полок книги на пол, перевернул стул, что попался под руку и замер, опершись лбом об одну из полок.
О Господи! Хотелось кричать в голос от боли, что снова распирала душу, мешала дышать. Неужто ему суждено до конца своих дней терять тех, кто ему близок? Терять не только из-за черной старухи с косой, но из-за холода предательства, из-за этой язвы…
— Ты знаешь, так скажи мне! — вдруг обратился к епископу Владислав, и тот вздрогнул, несмотря на жар, что шел от огня в камине, таким холодом вдруг повеяло от его голоса. Холодом темницы, могильным холодом… — Не молчи. Я видел, как тебя едва удар не хватил, когда… заговорил Ежи. Ты знаешь про то, ведь так?
