Виктория Холт - Власть без славы
– То есть вы хотите сказать… – в огромном замешательстве проговорила я, уставившись на Хасси.
– Ваш двор будет выглядеть иначе, – объяснил он, – вместо леди Солсбери главной придворной дамой назначается леди Шелтон.
– Та самая, что находится в родстве…
– Именно так, миледи, – тетка королевы Анны.
Этого я вынести уже не могла. Меня можно было унизить, лишить титула, но лишить человека, заменившего мне мать!.. Такой жестокости от отца я не ожидала! Меня ставили в прямую зависимость от проклятого семейства Болейн, устранив графиню и поставив на ее место тетку пучеглазой ведьмы.
Я выскочила из комнаты и бросилась к графине. Она уже шла мне навстречу.
– Как, как он мог? – рыдала я, припав к ее груди.
– Это пройдет, – утешала меня графиня, – мы снова будем вместе…
– Что же мне теперь делать? Я не переживу разлуки с вами!
– Дитя мое, будем молиться и уповать на милость Божию. Что нам остается?
Но я не была так покорна судьбе, как моя мать и графиня. Все во мне бушевало. Ненависть к выскочке, обида на отца, боль за мать и графиню – я была вне себя и, несмотря на протесты графини, села писать послание в Совет.
Взяв перо и глядя на лежащий передо мной чистый лист бумаги, я немного остыла и стала думать. Было бессмысленно возражать против переезда в Хэтфилд и отставки леди Солсбери. Но я должна была отстоять свое достоинство как законной дочери короля.
«Милорды, – писала я, – мой долг – исполнить волю Его Величества, а посему я без возражений перееду в Хэтфилд. Однако спешу сообщить вам, что моя совесть не позволяет мне согласиться с тем, чтобы меня не считали принцессой Англии и дочерью короля, рожденной в законном браке. Ничто и ни при каких обстоятельствах не заставит меня думать иначе, поскольку это было бы предательством родной матери и оскорблением Святой Церкви, чей суд вершит исключительно Папа Римский. Я признаю только этот суд, который не расторг брака моего отца и моей матери, а посему с моей стороны было бы величайшим оскорблением Его Величества короля признать себя его незаконной дочерью…» Я что-то еще прибавила в конце, отчетливо сознавая, что совершаю непоправимую ошибку, но остановиться уже не могла.
Вскоре слухи о том, что Елизавета со своим двором будет жить в Хэтфилде, подтвердились. Следовательно, я буду не сама по себе, а при ней, в ее свите?! Отец мог поступить со мной столь жестоко только под влиянием колдовских чар своей наложницы – другого объяснения просто быть не могло.
И я, не долго думая, написала отцу, что сомневаюсь, видел ли он переданный мне приказ переехать в Хэтфилд, поскольку в нем ко мне обращались не как к принцессе, а всего лишь – к леди Марии, дочери короля. Я выражала надежду, что Его Величество поймет мои чувства как законной дочери короля и не захочет, чтобы я совершила смертный грех, признав себя незаконнорожденной, а своих родителей – прелюбодеями. В конце я писала, что во всем другом буду неизменно покорной воле Его Величества. И подписалась: «Принцесса Мария».
Это был акт открытого неповиновения – я отказывалась признавать Елизавету законной дочерью короля и Анну Болейн – королевой.
Последствия столь решительного, сколь и опрометчивого поступка не заставили долго ждать.
В Болье прибыло внушительное посольство – герцог Норфолкский, лорд Марни, граф Оксфордский и советник герцога доктор Фокс.
Им надлежало объяснить мне бессмысленность любого сопротивления, проследить за тем, чтобы приказ Совета был в точности исполнен, и препроводить меня в Хэтфилд с частью придворных. Я знала, что от герцога мне нечего ждать пощады, – он был верным слугой короля, и по его поведению я поняла, какова реакция отца на мое письмо.
Со мной ехали супруги Хасси, и еще я могла взять двух личных горничных. Со всеми остальными придворными мне пришлось проститься.
Прощаясь с графиней, которая в свое время заменила мне мать, я почувствовала себя совсем одинокой. Трудно передать, в каком состоянии я ехала в Хэтфилд. Но по дороге то в одном месте, то в другом собирались группами простые люди и громкими криками приветствовали меня: «Да здравствует принцесса Мария!», «Да здравствует королева Катарина!», «Нам не нужны самозванки!»
Путешествие было недолгим. И вот я оказалась там, где с первых же минут почувствовала себя за решеткой.
* * *Леди Шелтон сразу дала понять, что она не считает меня важной птицей, намекнув, что у нее есть приказ побить меня, если я буду себя плохо вести.
– Чей приказ? – спросила я.
Она высокомерно отвернулась, не считая нужным отвечать.
Да я и без слов понимала, кому служила эта вульгарная женщина, осыпавшая меня оскорблениями. Но я не опускалась до нее, и при очередной грубости лишь удостаивала ее презрительным взглядом. Она, при всей своей напыщенности – как-никак тетка королевы, – подобострастно ловила мой взгляд: а вдруг, думала она, эта узница, чем черт не шутит, сядет когда-нибудь на трон, так уж лучше поостеречься. Эта дама сильно отравляла мне жизнь, но руку на меня поднять она бы не решилась.
Хэтфилд запечатлелся в моей памяти тем, что в этом прекрасном месте я впервые остро ощутила свое одиночество в мире. Именно там я поняла, что никогда уже не буду счастлива. Хэтфилд стал для меня символом безысходности – так, должно быть, чувствует себя узник, приговоренный к пожизненному заключению.
Все в замке крутилось вокруг маленькой Елизаветы, которую называли принцессой. Мое же присутствие там, видимо, требовалось лишь для того, чтобы я познала глубину своего унижения.
Но не все было черным-черно. Узнав ближе леди Хасси, я поняла, что это очень добрая женщина. Раз или два, когда мы были одни, она намеренно назвала меня принцессой, выразив таким образом свое отношение ко мне и к окружающим. Со мной были и две мои преданные служанки. И, наконец, в Хэтфилде я снова встретилась с моей бывшей няней леди Брайан, которая теперь нянчила Елизавету. Маргарет Брайан была сама доброта, я чувствовала к ней какую-то особую любовь, которая, видимо, связывает ребенка с женщиной, стоявшей у его колыбели. Увидев друг друга, мы обменялись взглядами и вскоре нашли возможность перекинуться несколькими словами. Маргарет очень поддержала меня в Хэтфилде, за что я ей благодарна на всю жизнь.
За стенами дворца кипели страсти. Это был, наверное, самый судьбоносный год в истории моей страны.
Вскоре после моего приезда в Хэтфилд была арестована и заключена в Тауэр «кентская монашка» со своими ближайшими друзьями. На допросе в Звездной Палате все они признались в мошенничестве. Элизабет Бартон была обвинена в попытке свержения короля и приговорена к смертной казни.
