Рене Бернард - Страсть в жемчугах
Майкл со вздохом пробормотал:
– Две или три недели… и все будет позади. Ну что для тебя значат две недели? Ты эгоистичен, Хастингс.
– Возможно. Но я найму человека, которого ты рекомендовал, чтобы он охранял первый этаж. Я приму все меры, чтобы гарантировать ее и мою безопасность. Но не прекращу работу! Мне нужно закончить эту картину, Майкл. Как только я закончу, мисс Бекетт прекратит всякое общение с нами и уйдет. Но я не оставлю живопись, пока меня не заставят. И ты, Майкл Радерфорд, не станешь меня заставлять!..
– Дай человеку порисовать, Майкл, – шагнув к ним, сказал Роуэн. – Ведь никто из нас не отказался от своей жизни. Мы стали более осторожными, но не отреклись ни от своей профессии, ни от своих устремлений. Ты не можешь мешать Хастингсу.
Майкл отступил.
– Ладно, хорошо. Извини. Тайны живописи выше моего понимания. Мой главный недостаток – смотреть на все с позиции защиты и стратегии. Я не собирался тебя чего-то лишать, Хастингс. Только…
– Только – что? – спросил Джозайя.
– Что-то с тобой происходит. О чем-то ты не говоришь, умалчиваешь. Тот Джозайя, которого я знаю, никогда не стал бы беспечно рисковать чужой жизнью. Не может быть, что ты настолько слеп, чтобы…
– Помолчи, Радерфорд! – вмешался Роуэн.
Майкл повернулся и без единого слова вышел, захлопнув за собой дверь кабинета.
Воцарилась тягостная тишина.
– Что это было? – спросил наконец Гейлен.
Джозайя поднял воротник плаща, пряча лицо от друзей, и пошел следом за Майклом.
– Всего лишь упражнение в защите и стратегии, джентльмены, – бросил он на ходу. – Да, не более того.
Еще больше помрачнев, Джозайя вышел на улицу. Яростный водоворот мыслей приводил его в смятение и расстраивал не меньше, чем темные тени, которые сегодня застилали всю левую сторону. Слова Майкла оказались слишком близки к болезненной правде, а Радерфорд не из тех, кто утаивает свое мнение.
Но Джозайя не мог возразить другу, не выдав свою тайну и не пожертвовав остатками гордости. Он не забывал о грозящей «Отшельникам» опасности, но высказывание Майкла было справедливым. Нельзя отрицать, что в последние месяцы он, Джозайя, почему-то решил, что если игнорировать проблему, то появится возможность ее избежать. В холодном мире зимнего Лондона было трудно вообразить, что драма с наемными убийцами и «священными сокровищами» могла бы существовать. Даже теперь она не казалась реальной – несмотря на все, что случилось с его друзьями.
«Мне следовало быть осмотрительнее, – говорил он себе. – А может, я и впрямь… немного ослеп? Да, наверное… Я уже настолько смирился с надвигающейся темнотой, что посчитал бы милосердием, если бы из тени выскочила вооруженная ножом темная фигура…
Смирялся – пока не встретил Элинор. И теперь я ослеплен ее колоритом, ее красотой. Радерфорд прав: я эгоист».
Наконец-то признав это, Джозайя с тяжелым вздохом пробормотал:
– Я хочу большего, а не просто закончить полотно. Я хочу ее. Хочу жадно, безумно…
Такое открытие не принесло ему успокоения, так как это выходило за пределы возможного. Джозайя поклялся не прикасаться к ней, ибо мисс Элинор Бекетт не того сорта женщина, чтобы позволить ему даже намек на вольность. Вероятно, по этой… и многим другим причинам она так сильно его привлекала. В человеческой природе стремиться к запретному плоду, а Элинор для него, конечно же, запретный плод. Даже если бы он не балансировал на грани грядущего бесцельного прозябания, ее твердая приверженность приличиям делала его положение ужасным при его-то репутации художника со странными эстетическими взглядами и сомнительной моралью.
А то, что он слепнет… Это только усугубляло дело.
Не имеет значения, что у него огромное состояние и хорошее происхождение, – все равно он стал бы для нее обузой.
Если она узнает его секрет, то, возможно, станет приходить к нему из жалости. Или убедит себя в том, что ее христианский долг – заботиться о нем. При этой мысли Джозайя в досаде передернул плечами. Ведь в своих фантазиях он по-прежнему был здоров и полон сил. Но фантазия – это одно, а реальность – совсем другое…
К тому времени, когда Джозайя добрался до собственного дома, он только одно знал наверняка. Знал, что больше не сможет позволить себе небрежного отношения к чему бы то ни было.
«Ничто не стоит того, чтобы рисковать ее жизнью, – говорил он себе. – Но если я буду осторожен, то непременно найдется компромисс. Я найму охранника, о котором говорил Радерфорд. Более того, буду изо всех сил стремиться закончить картину раньше, чем то, другое дело, перейдет в решающую стадию. Так что мисс Элинор Бекетт будет в полной безопасности».
Какая злая ирония судьбы – ему нужно спешить окончить портрет, хотя это означало конец общения с Элинор. Но ничего не поделаешь. Если он не закончит картину, у него, возможно, уже не будет другого шанса завершить свой труд.
Надвигается тьма, и время – его главный противник. Поэтому он завершит работу так быстро, как сможет. И будет молиться, чтобы влечение к Элинор ему не помешало.
Глава 12
– У вас вид человека, у которого на плечах все грехи мира, мистер Хастингс.
Он постарался улыбнуться и покачал головой.
– Просто я дуюсь, как избалованный мальчишка. Идет снег, и освещение сегодня не слишком хорошее. Мне совсем не следовало посылать за вами, но мы поработаем при свечах.
Джозайя не готов был признать, что все больше привыкал к присутствию Элинор. Но после глупого спора с Радерфордом, случившегося несколько дней назад, он прекрасно понимал, что только его упрямая гордость настояла на том, чтобы вызвать свою музу.
Кроме того, сегодня он проснулся с почти ясным зрением. Эскер уже заменил оплывшие свечи и даже нашел еще два канделябра, чтобы угодить хозяину. Джозайя зажег одну свечу и начал зажигать от нее остальные.
Элинор подошла к столу.
– Красиво, правда? Думаю, даже в бальных залах свечей меньше, мистер Хастингс.
– Вы никогда не бывали на балу, мисс Бекетт?
– Нет! – рассмеялась она.
– А в провинции на танцах?
– Тоже нет. – Элинор провела руками по бархату платья. – Мой отец добился успеха собственными силами и всегда стремился в аристократические круги. Мы дома читали всю светскую хронику, а папа также часто штудировал книги по этикету. Думаю, он боялся, что кто-нибудь сочтет его грубым простолюдином. Он возлагал на меня большие надежды и…
– А каковы были ваши собственные надежды?
