Симона Вилар - Замок на скале
Герцог посвятил размышлениям об этом весь остаток дня. Вновь прибежал карлик. Герцог бросил ему серебряную монету, и шут тут же поведал обо всем, что узнал и увидел. Да, барон с баронессой были радушно встречены в Олнвике. Леди Майсгрейв протанцевала все вечера, ибо желающих пригласить ее оказалось великое множество, а она так редко выезжает, что не могла отказать себе в удовольствии.
Барон же отнюдь не любитель танцев, и графиня Нортумберлендская тотчас взяла его под свое покровительство. Она учинила какой-то суд, где сеньоры и дамы решали вопрос – возможна ли любовь между супругами или истинное чувство исчезает после венчания и люди живут вместе только ради того, чтобы исполнить завет Господень – плодитесь и размножайтесь. Генри усмехнулся:
– Говорят, леди Мод пожелала видеть барона своим паладином? Удалось ли ему, как верному Ланселоту, исполнять свой обет на расстоянии, и что же тогда послужило причиной скорого возвращения хозяев Нейуорта – гнев графа или недовольство леди Анны?
Карлик передернул плечами.
– Никто из тех, что побывали в Олнвике, этого не знает. Известно лишь, что господа выехали еще до рассвета. Дэвид полдороги проспал на руках у отца…
Когда вечером герцог спустился к трапезе, леди Анна повела себя с ним столь же любезно и кокетливо, как и днем. Барон был непроницаем, но Генри заметил, что в зале многие с интересом следят за происходящим. Однако он уже решил, что не станет сторониться баронессы. Бог весть, какую роль предназначила ему эта провинциальная леди, но он не позволит делать из себя посмешище. Если ему предлагают эту игру, он примет ее условия.
Вечером большинство обитателей замка, как и было заведено, остались в зале: чинили упряжь и седла, резали по дереву, женщины пряли. Филип Майсгрейв сидел с арбалетом на коленях, пытаясь исправить спусковой механизм.
Генри глядел на Анну. В этот день она ничем не занималась, и ее тонкие холеные руки – под стать настоящей принцессе – праздно лежали на резных подлокотниках кресла. На ней было так нравившееся герцогу бархатное платье с меховой опушкой, открывавшее плечи баронессы. Теплые блики пламени золотили нежную кожу молодой женщины, а когда она усмехалась, он видел, как вздрагивает ее грудь, поднятая корсажем. У Генри заломило виски.
Он велел принести лютню. Рука его была на перевязи, но, к счастью, Ральф прекрасно владел этим инструментом. Люди оставили работу, вслушиваясь в бормотание струн. Анна, откинувшись на спинку кресла, улыбалась герцогу своей обворожительной улыбкой.
И тогда Генри Стаффорд запел, как встарь певали трубадуры своим дамам:
Не стрелой, не мечом я сражен,Лишь улыбкой твоей побежден.И любовью одной одержим,Как святыней иной пилигрим.Я пойду за тобой в те края,Где нога не ступала ничья.Откажусь от пиров и наград…Лишь любви твоей я буду рад.
Голос герцога дрогнул, и песня оборвалась. Откуда-то неожиданно появился малыш Дэвид и забрался к матери на колени. Бывают задачки и посложнее, но петь даме о пламенной любви, когда у нее на коленях дитя другого… Впрочем, Дэвид так походил на мать и даже одет был в камзольчик из такого же винного бархата… На груди мальчика висела расшитая ладанка, с которой малыш никогда не расставался. Генри вспомнил, как Кэтрин, сердясь, поведала ему, что Дэвиду досталась эта реликвия – частица Креста Господня – только потому, что мать хочет, чтобы она уберегла от напастей будущего хозяина Гнезда Орла.
Баннастер продолжал перебирать струны. Генри снова запел:
Что случилось со мною?Помутился мой взор,По земле я брожу очумело.Этот рот – он пылает, что в поле костер!
Не сравнимо ни с чем ее тело!Мне себя не унять, страсти не побороть.Нет таких совершенств, что не дал ей Господь:Он на розах вскормил ее нежную плоть!
В зале повисла тишина, но леди Анна по-прежнему с улыбкой слушала герцога. Внезапно раздался голос Дэвида:
– Это скучная песня, милорд. Спойте-ка лучше ту, что про рыцаря сэра Роланда и его меч Дюрандаль!
Леди Анна была возмущена выходкой сына, но слуги веселились. Баннастер в растерянности опустил руки, а барон, с грохотом швырнув на скамью арбалет, торопливо вышел. Генри видел, каким взглядом проводила мужа леди Анна. В ее глазах застыли любовь и мольба, и эти чувства были столь сильны, что герцог поразился, как баронесса сдержалась и не кинулась вслед за сэром Филипом.
В ту ночь Генри долго не мог уснуть, размышляя над тем, что и дюжина обворожительных улыбок леди Анны не стоит одного того взгляда, каким она глядит на своего супруга.
Анне в эту ночь тоже не спалось. Филип вновь остался ночевать с солдатами, и она усматривала в этом свою вину. Что ж, пусть узнает, что не только он может вызывать восхищение у дам.
Она лежала в одиночестве в огромной холодной постели и глядела в камин, где лишь изредка перебегали голубоватые языки пламени. Прогоревшие поленья потрескивали и оседали с негромким шорохом. За окном царила безмолвная ночь, лишь изредка слышна была перекличка часовых на стенах.
Анне хотелось плакать, но она заставляла себя сдерживаться. Она помнила, как страдала из-за Урсулы Додд, как в Нейуорте жил мальчик, который, как оказалось, был сыном Майсгрейва от какой-то крестьянки, с которой рыцарь вступил в связь еще до первой женитьбы. У Анны с Филипом уже было двое детей, когда этот паренек вдруг заболел и умер, и Филип так горевал о нем, что Анна невольно почувствовала болезненный укус ревности.
А теперь – Мод Перси. То, что сиятельная графиня неравнодушна к ее супругу, Анна заметила давно, да и сам граф словно бы с насмешкой следил за тем, как хлопочет его юная жена вокруг барона Нейуорта. И Анна старалась не отставать от него, подшучивая над любезностями, которыми обменивались ее муж и леди Мод.
Однако в этот раз всякие границы были перейдены.
Мод Перси затеяла этот нелепый суд любви только ради того, чтобы ни на шаг не отпускать от себя Филипа. И тогда Анна волей-неволей стала кокетничать с другими гостями, несмотря на то, что ее супруг словно бы и не замечал этого. Порой она все же ловила на себе его внимательный взгляд, и ей нестерпимо хотелось броситься к нему, чтобы сказать, как ей опостылел этот хваленый праздник и больше всего на свете она хочет оказаться дома. Но опять и опять появлялась графиня, опиралась на руку Филипа – и он улыбался ей и становился любезен и учтив.
А потом начался фейерверк. Гости графа поднялись на стены, дабы полюбоваться россыпями цветных огней в небе. Подле Анны оказался изящный и хрупкий Фрэнсис Ловелл. Взяв ее под руку, он без конца твердил:
