Марина Струк - Обрученные судьбой
Владислав! Ксении даже показалось, что она крикнула это в голос, едва увидела его там, у сосны. Сдавило в груди, словно кто-то ударил, лишая дыхания. Голова закружилась на миг. Владислав!
Это действительно был он. Высокий и статный, он совсем не изменился ни фигурой, ни лицом за эти годы. Словно и не было их. Только наметилась над верхней губой полоска тонких коротких усов, будто Владислав никак не мог решиться — оставить те или убрать. Да и взгляд стал иной — тяжелее, темнее. Такой взгляд с головой выдавал, что промелькнувшие месяцы и годы приносили больше горестей, чем счастья. И именно этот взгляд — холодный и отстраненный — так пугал Ксению прежде.
Владислав, моя лада, мое сердце, мой коханый… Сердце билось в груди, как бешеное, а тело стала бить мелкой дрожью. Пальцы вдруг вспомнили, какова на ощупь его кожа — такая мягкая и в то же время такая жесткая от темнеющей щетины. Как же Ксении хотелось коснуться его сейчас! Вдруг вспомнился другой лес и другие сосны вокруг. Посиневшие от сока ягод черники губы, что только недавно терзали ее рот. Темные глаза, горящие огнем страсти, которая кружила обоих в своем ослепляющем вихре. Заныло в животе при этих воспоминаниях, стало жарко при мысли о том, что тогда происходило у сосны в лесу Московии.
Владислава действительно погладили по щеке, а потом игриво пробежались пальчиками по его шее. Это сделала именно та пани в платье цвета багрянца, которой недавно так завидовала Ксения. А когда Владислав не отстранился, как ожидала Ксения, а наоборот подался навстречу этой женщине, обнял ее за талию, прижал к сосне спиной, у которой стоял, то и вовсе вспыхнуло груди обжигающее пламя ненависти, туманящее разум, застилающее глаза красной пеленой ярости.
И снова Ксения едва не закричала в голос, видя происходящее на поляне. Что это за паненка? Откуда она? И почему так свободна с Владиславом? Где пани жена его? Оставил в Заславе, чтобы развлечься с этой рыжей? Если так, значит… значит, эта паненка дорога ему, и дорога настолько, что уехал прочь от законной жены, чтобы насладиться присутствием этой… этой…
А после все мысли улетели из головы, оставляя только слепящую ярость и жажду крови, когда Владислав стал жадно целовать женщину в багряном платье. И это касание губ, и движение руки, сдавившей через бархат округлую грудь, причиняли неимоверную боль Ксении. Словно кто-то ударил наотмашь, лишая сознания и ясности мысли. Она резко выпрямилась, зажимая рукой рот, чтобы не закричать возмущенно, остановить Владислава, чтобы он прекратил эту муку для нее, чтобы сердце прекратило так сжиматься, мешая свободно дышать полной грудью. Больно ударил в поясницу самострел, висящий за спиной на кожаном ремне.
А затем все творилось, будто не она делала, будто кто-то водил ее руками, как тех кукол, что Ксения видела у потешников на ярмарках. Достается из-за спины самострел, маленький и удобный, его сделали по заказу Ежи специально для нее, ведь обычные ей ни в жизнь было не зарядить, даже держать в руках тяжело было. Потому так долго болели руки после дней обучения стрельбе, о котором она просила Лешко после рождения Анджея.
Потом вставляется тонкая стрела, одна из тех, что тоже делает специально для нее Роговский — короче, чем обычная, с перьями совы в оперенье. Заряжается пусковой механизм. Странно, Ксении было нелегко всегда зарядить самострел, несмотря на то, что он сделан специально для ее руки, но нынче же она даже не ощутила сопротивления механизма.
Ксения не стала убивать рыжую, как ни вопило об этом сердце, как ни требовала крови ненависть к этой женщине. Пустила стрелу в ствол, целясь специально между пальцами Владислава, в глубине души даже ожидая, что он шевельнет рукой, и стрела попадет прямо в ладонь, пригвождая намертво в дереву, разрывая мышцы. Когда-то он сам сказал ей, что за измену он лишит правой руки того шляхтича, что станет его соперником. Так пусть сам примет кару за это!
Нет, она не винила рыжую, что попалась на обаяние Владислава, Ксения и сама когда-то была так заворожена блеском его темных глаз, что перевернула свою жизнь с ног на голову. Он виноват в измене, только он! Она отпустила его из своей жизни в объятия жены, но никак не другой. Той, что место хотела бы занять сама, и заняла бы, не даруй она тогда пять лет назад жизнь сыну. Это она должна быть там, на поляне, под руками Владислава. Она, а не рыжая!
Только потом, когда палец уже нажал на курок, Ксения вдруг осознала, что нет причины для обид и обвинений. Она мертва для него. Она ушла когда-то из его жизни. Нет ни обязанностей более друг перед другом, ни долга верности. Между ними нет отныне ничего…
— Кася! Кася! — окликнул вдруг ее голос Лешко. Задумавшись, она даже не слышала, как он подъехал к ней, вслушиваясь в голоса и лай собак, что она несла за собой.
— Лешко! — выдохнула Ксения, придерживая лошадь. Слезы тут же градом хлынули из глаз, а былое хладнокровие, с которым она уходила от погони, тщательно следя за тем, чтобы не сломать ветви и дать отличный след преследователям, куда-то улетучилось.
— За тобой? — коротко спросил он, и она кивнула растерянно. Более он ничего не спросил, только достал из-за пояса кисет с табаком и, отсыпая в ладонь, горсточку за горсточкой осыпал табаком одежду Ксении и натер им копыта Ласки. Потом быстро проехался вокруг, все также напряженно вслушиваясь в звуки, идущие издалека, рассыпая остатки табака тонкими дорожками. Хорошо, что кисет был полон! Только прикупил табака недавно, словно знал, как пригодится он беглецам ныне.
А потом они долго по приказу Лешко петляли в лесу, запутывая собак, если те все же сумеют взять след, не собьются на резкий запах табака. К ручью так и не свернули — Лешко объяснил, что скорее всего, именно там, на берегах этой узкой протоки, и попытаются поймать свою добычу охотники. Ксения была благодарна ему не только за то, что увел от погони, спустя время затерявшейся где-то в лесной чаще, но и за то, что молчал после, провожая ее в вотчину Ежи. Но поглядывал из-под мехового околыша украдкой, явно дивясь ее бледности, ее растерянности, пытаясь отыскать их причину, а также найти ответ на вопрос, зачем она поехала в Бравицкий лес, гоня Ласку, как безумная.
Лешко наблюдал, как Катаржина быстро спрыгивает с лошадки перед крыльцом дома, как ловит в объятия сбежавшего по ступенькам Анджея, прыгнувшего ей в руки прямо с самой высокой ступени, зная, что мать поймает, а если не устоит на ногах, ее удержит пан Лешко, стоявший за ее спиной. Это была их давняя игра, и Роговский открыто радовался ей, когда пани Кася отшатывалась назад под напором этого прыжка, когда прислонялась на миг своей спиной к его груди, а он удерживал ее, кладя свои большие ладони на ее тонкие руки.
