Лиана Делиани - Мятеж Рогоносцев

— Дурень, ты, Пабло! Своей жене можешь косы наматывать, а то — благородная дама.

— Да какая она благородная! Все делает сама, будто крестьянка. Шутка ли, у нее даже служанки нет.

— Эй, кончай болтовню, бездельники! — прогремел на весь двор Бернардо, капитан стражи, — Доброе утро, донна Алисия!

Я не успела дойти до погреба, как меня нагнал Хорхе и сказал, что дон Алонсо хочет меня видеть.

— Мадам, я не вижу дальнейшей необходимости в вашем пребывании в эль Горра. Вы можете отправиться туда, куда посчитаете нужным.

— То есть? — мне показалось, что я ослышалась.

— Я уже отдал необходимые распоряжения. Ваша повозка будет готова к обеду. Думаю, у вас достаточно времени, чтобы собраться в путь.

— Что-то случилось?

— Случилось? — он усмехнулся. — Нет. Мне нужно ехать на север, в имение моей жены, и я не знаю, когда мне удастся вернуться. Оставлять вас в замке — слишком опасно. Ну а коль скоро, этот пройдоха монах скончался, как вам прекрасно известно, у меня нет более возможности доказать, что я не был женат на вас. Я также не вижу смысла в вашем пребывании в монастыре, поэтому я принимаю ваше первоначальное предложение о разводе. Но прежде хотел бы знать, на какую часть моего имущества вы собираетесь претендовать, мадам?

Он говорил тем самым своим брезгливо-высокомерным тоном, от которого все во мне начинало клокотать. Но ведь я видела его другим — таким, как вчера, или таким, как у постели Фернандо зимними вечерами.

Я печально сказала:

— Во всем вашем имуществе нет ничего, на что бы я могла позариться, дон Алонсо.

— Не считая, разумеется, Альтамира, — усмехнулся он. — Что ж, в таком случае я хотел бы получить от вас одно обещание.

— Я вас слушаю.

— Если случится так, что мой сын останется сиротой, вы ограничитесь тем, что имеете, и не будете пытаться получить для вашей дочери то немногое, что принадлежит ему как наследному графу Луис эль Горра.

Я проглотила и это. И лишь сказала:

— Клянусь вам, Фернандо получит все, что ему причитается.

Едва уловимая усмешка пробежала по его лицу, когда он ответил:

— Я бы предпочел, чтобы вы не приносили никаких клятв.

Удар снова пришелся по самому уязвимому месту.

— Обещаю вам не пытаться заполучить что бы то ни было из наследства вашего сына. Но если вы не верите мне, к чему вам мои обещания.

— Мне — ни к чему. Вы будете помнить о них. Счастливого пути, мадам.

Я не могла не спросить:

— А Жанна? Означает ли ваше согласие на развод, что она будет продолжать считаться вашей дочерью?

— Доказать обратное мне уже не удастся. Тем более, после того, как вы столько времени провели в моем замке.

— Поверьте, если бы я могла повернуть время вспять, я бы нашла другой способ обеспечить будущее Жанны. Я не могу попросить прощения у донны Изабеллы… но я приношу вам свои извинения.

— Я принимаю их. Хотя и не вижу смысла извиняться, добившись цели, — добавил он с той же высокомерной усмешкой. — Мои люди сопроводят вас до первого каравана. Прощайте, мадам.

— Благодарю вас… — это было все, что я могла сказать.

Я уже направилась к двери, но тут же вернулась.

— А как же Фернандо? Он потерял мать, теперь лишится подружки, а потом уедете вы… — я осеклась, взглянув на его лицо. Он был похож на человека, у которого только что оторвали часть тела. Едва ли понимая, что говорю, я закончила свою мысль:

— Ему будет тяжело. Я могла бы взять его с собой на время вашего отъезда.

Мгновения, пока я это произносила, оказалось достаточно. На лицо дона Алонсо вернулось привычное выражение высокомерного упрямства.

— Фернандо уже достаточно подрос, осенью я отвезу его в школу Ордена Красного Рубина, пусть рыцари займутся его воспитанием. Я благодарен вам за проявленную заботу, но вам не о чем беспокоиться.

— Ну что ж, в таком случае прощайте, дон Алонсо.

Уложить наши с Жанной вещи было делом недолгим. Дочь, узнав, что мы едем домой, обрадовалась и обещала Фернандо показать ему много интересного, когда он приедет к ней в гости. Они оба так были возбуждены сборами и собственной болтовней, что, к моему удивлению, расстались легко и весело. Донья Хуана зашла к нам попрощаться, и у меня осталось ощущение, что в глубине души она довольна нашим отъездом. Хосефа простилась с нами тепло, но в целом, все восприняли наш отъезд как само собой разумеющееся, как неизбежное и должное свершиться.

Все, кроме меня. Сидя в повозке и прижимая к себе спящую Жанну, я не могла уснуть. Этот внезапный отъезд оставил в моей душе тяжелый осадок. Мои мысли снова и снова возвращались к маленькому замку в горах, словно я оставила там что-то, но никак не могла вспомнить, что именно. Тщетно я убеждала себя в том, что должна благодарить судьбу за столь нежданное освобождение из почти годичного заточения, что дон Алонсо проявил милосердие, позволив нам с Жанной покинуть замок как можно быстрее, и даже не подписав никаких письменных обязательств, скрепляющих наш с ним договор о разводе. Он отпустил нас с дочерью вместо того, чтобы запереть меня в монастырь. Но я чувствовала себя так, словно явилась в гости и была выдворена за дверь даже без объяснения причин. Разумеется, рассчитывать на теплое прощание со стороны дона Алонсо было нелепо, но все остальные… Мы прожили вместе зиму, и какую зиму, мы бок о бок боролись за право остаться в живых, и теперь мне дали понять, что мы с дочерью все равно не принадлежим к этому маленькому горскому сообществу и никогда не будем принадлежать. Я понимала, что это нелепо и глупо, но все же не могла справиться с горечью охватившего меня чувства обиды.

И больше всего из-за дона Алонсо. Своим вопросом о том, какую долю имущества я хочу получить, своим пренебрежительно-высокомерным тоном он напомнил в очередной раз, кем меня считает — алчной беспринципной выскочкой. Женщиной, которую нельзя назвать порядочной.

Но горше всего было то, что многое из его обвинений было правдой. И у меня не было оправданий, только жгучее желание повернуть время вспять. Меня выставил за дверь человек, которого я, при всех его недостатках, имела основания уважать. Почти год я прожила в его власти, и ни разу он не применил свою власть во вред мне или моей дочери, хотя мог бы, и едва ли его стали бы за это осуждать. В нашем споре он оказался достойнее и великодушнее меня, так и не отказавшейся от претензий на АльмЭлис.

Вынесенный мне приговор не предусматривал права на ошибку, на человеческую слабость. Дон Алонсо, со своим железным кодексом чести, не дал такого права ни себе, ни кому-либо другому. Сидя в карете, я плакала, потому что знала — я не могу поступить иначе, а он не способен понять, почему я поступалась своей совестью. Он никогда не женился бы на мне, даже не потому, что считал меня выскочкой, а потому, что все мои поступки с его точки зрения, были недостойными и недопустимыми. А еще потому, что его гордость и мужское самолюбие, не могли примириться с тем, что я принадлежала слишком многим мужчинам до него.