Жанна Лаваль - Месть венецианки
— Да кто ж этого хочет! — выкрикнул долговязый рыжий верзила в уродливом красном колпаке. — Ну-ка, ребята, задрайте свои люки и слушайте нашего командира! Иначе всем нам кормить вшей в доках Бизерты! Лично я этого не хочу.
— И я не собираюсь возвращаться домой нищим! — поддержал его другой, крепкий детина с совершенно гладким, лоснившимся на солнце черепом. — Клянусь, или я разбогатею, или пусть меня сожрет с потрохами морской дьявол!
Он смачно сплюнул, и его дальнейшие комментарии потонули в одобрительном гуле матросов.
Клаудиа облегченно вздохнула и взглянула на Рене. К своему удивлению, она обнаружила, что этот человек, казавшийся ей странным и неприветливым, смотрит на нее с улыбкой.
— Правильно ли я понимаю, капитан, что вы и ваши люди согласны подчиняться моим командам? Разумеется, некоторое время. — В наступившей тишине ее голос прозвенел неожиданно громко. — Клянусь, я не стану долго испытывать ваше терпение. Как только получу корабли, Рене опять станет вашим командиром. Но пока здесь командовать буду я. И если вы подчинитесь, клянусь, вас ждет хорошая добыча!
Вскоре вся команда столпилась вокруг единственного знавшего грамоту француза, и началась долгая процедура подписания корсарского договора. Пираты по очереди ставили свои жирные кресты под условиями, по которым им предстояло отныне жить и сражаться. Когда наконец бумага была подписана и передана через десятки рук капитану, Клаудиа приказала выкатить на палубу бочонки самого лучшего вина. Наполнив до краев огромную кружку, которую протянула ей какая-то услужливая рука, она благодарно улыбнулась и дрогнувшим от волнения голосом крикнула:
— По возвращении каждого из вас ждут честь, слава и богатство! Выпьем, друзья, за наш успех и попутный ветер! — Под одобрительный вой пиратов она мужественно выпила все до дна. — А теперь — поднять якорь! И да поможет нам святая Дева Мария!
Еще долго на палубе не стихали громкие голоса пиратов, славивших своего нового хозяина и его доброту. Клаудиа уже собралась подняться на верхнюю палубу, чтобы лично проследить, как «Большая Берта» выйдет в открытые воды, когда услышала голос Рене.
— А вы молодец, Клаудиа Ганзони! Признаться, мне не хотелось вытаскивать вас из этой передряги, но в вас столько же от крепкого мужчины, сколько и от хорошенькой женщины. А вот с последним — будьте поосторожнее. Боюсь, мои ребята слишком горячи для вашей красоты. Но здесь вы можете рассчитывать на мою помощь, сударыня. Рене-Акула никогда еще не бросал в беде товарища по оружию.
Густо покраснев, Клаудиа с благодарностью пожала мужественную руку капитана.
— Что ж, спасибо. Надеюсь, с вашей помощью я добьюсь того, ради чего сожгла за собой мосты и прошла через столько испытаний. — Она улыбнулась. — Всегда приятно найти друга там, где рассчитываешь встретить врага.
Капитан только хмыкнул в ответ. Было похоже, что Клаудиа отныне включена в круг людей, которые особыми заслугами получили право на его дружбу. Затем Рене-Акула неспешно занял свое обычное место на капитанском мостике, а она еще долго задумчиво глядела на его крепкую, высокую фигуру.
Лагуна за песчаной косой вскоре расширилась, и материковый берег исчез из виду. «Большая Берта» медленно развернулась всем корпусом и, теперь уже решительно набирая скорость, устремилась в открытое море.
11
Венеция, 7 мая 1507 года,
Ка д'Оро.
Синьоре N., замок Аскольци
ди Кастелло
«Итак, в который раз жизнь моя оказалась во власти всесильного Провидения. Беспомощный, крепко связанный и переброшенный через спину лошади, я трясся на ее хребте, изнывая от жары и вопрошая Господа, чем же я прогневал Его. Но Всевышний не открывал мне тайну грехов моих, чем внушал мне еще большее отчаяние.
Мы медленно плелись по пустыне под заунывную мелодию, которую напевал мой араб. От монотонности этого пения я пребывал в бессильной ярости. Мой слух, привыкший к изысканной и благозвучной музыке, с трудом выдерживал эту пытку.
Наконец мой проводник сник, и я услышал его негромкое сопение, временами переходящее в храп. Я понял, мерное покачивание лошади укачало его и погрузило в глубокую дремоту. Выждав немного, я попытался высвободиться из спутывавших меня веревок. Изогнувшись всем телом, я с радостью обнаружил, что они легко скользят по моей взмокшей от жары коже. Это давало мне небольшой шанс освободиться от своих пут до того, как мой тюремщик проснется. Крепко стянутыми оставались только руки.
Я дергался изо всех сил и вскоре, потеряв равновесие и ослабив веревки, упал на горячий песок. Но тут же вскочил. Веревка, стягивавшая мне руки, была укреплена на загривке моего жеребца, вожжи от которого, в свою очередь, держал мой араб. Так мы продолжали передвигаться: лошадь араба, за ней на привязи — моя лошадь, а за ней уже я.
Понимая, что мой провожатый может проснуться в любую минуту, и тогда шанс спастись будет для меня навсегда потерян, я мучительно раздумывал над тем, что предпринять. Медленно и осторожно, так, чтобы не дергать веревку, я обогнал мою лошадь и приблизился к спящему арабу. Тот продолжал мирно всхлипывать во сне и бормотать что-то бессвязное. Я точно рассчитал, какую позицию повыгоднее занять, двигаясь вровень с его лошадью, выбрал момент и… молниеносно выхватил из-за кушака его огромный кривой кинжал и занес над его головой. Араб вздрогнул, открыл глаза, но было поздно. Бешеное желание освободиться придало мне сил, и я прыгнул на всадника, с размаху всадив ему в грудь клинок. Он упал с лошади. Кинжал вошел в грудь почти по самую рукоять, и струя алой крови хлынула из раны, обагряя его белоснежные одежды и желтый горячий песок. Еще несколько секунд он хрипел, но вскоре совсем замолк. Думаю, несчастный так и не успел понять, что вообще произошло.
Я не без труда вытащил кинжал из тела бедняги и перерезал веревки у себя на запястьях. Потом еще некоторое время сидел на песке, пытаясь прийти в себя.
Не знаю, сколько прошло времени, пока, наконец, я не очнулся. Подняв голову, я увидел раскаленное солнце над головой и неожиданно улыбнулся. Я был свободен! Свободен от Абу Хасана, но, увы… не от пустыни, которая уже не раз предавала меня и продолжала по сей день властвовать над моей судьбой.
Все, что осталось от убитого араба, это небольшая фляжка с водой, которой могло хватить не более чем на сутки, и сухая маисовая лепешка. Но самое печальное заключалось в том, что я совершенно не знал, где нахожусь и в какую сторону мне следует направиться.
Помолившись Господу, я решил следовать прямо на север, надеясь теперь только на судьбу. Шансов на спасение почти не было, но оставалось еще немного сил и несколько капель воды. Поэтому я решительно взгромоздился на лошадь убитого, которая показалась мне крепче, и, отпустив клячу, еще недавно покорно тащившую мое тело, медленно поехал вперед, ориентируясь по солнцу…
