Александра Хоукинз - Жар ночи
— Посмотрим… — загадочно отозвался он.
Входя в дом, Синклер решил позволить ей трактовать его намерения на свой лад.
Прежде чем сесть за пианино, Джулиана легко пробежала пальцами по клавишам. Алексиус наслаждался ее радостью: зала ее весьма впечатлила. И его самого, и сестру природа не наделила ни музыкальным даром, ни терпением — оценить инструменты, находящиеся в зале, было некому. В последние годы сюда заходили редко.
— Тут где-то должны лежать ноты, — пробормотал он, досадуя на свою оплошность. — Быть может, Хембри…
Джулиана лишь махнула рукой.
— Не стоит беспокоить слугу. Я помню несколько композиций наизусть.
Она начала с «Немецкого танца» Гайдна. Алексиуса сразу же поразила ее скупая и в то же время агрессивная манера игры. Раздвинув губы в полуулыбке, он уселся на диван справа от пианино, чтобы любоваться ее профилем.
Смотреть на нее было очень приятно. Пока она вся отдавалась музыке, Алексиус мог как следует разглядеть эту леди, очаровавшую его с первой же минуты. В своем бледно-зеленом вечернем платье она выглядела потрясающе, хотя он, пожалуй, немного углубил бы декольте, будь его воля. Овальный вырез лишь чуть-чуть открывал ее тугую, красиво очерченную грудь, вдобавок позволяя хотя бы украдкой взглянуть на обнаженные плечи.
Не обращая на него ни малейшего внимания, Джулиана перешла от Гайдна к Бетховену.
— Ты явно была более усердной ученицей, чем моя сестра, — сказал Алексиус, и наградой ему за эти слова стала ее улыбка.
— У тебя есть сестра?
— Когда мне это удобно, да, — равнодушно произнес Син. — По сравнению с твоей элегантной игрой ее техника — это медведь за роялем.
Она одарила его еще одной ослепительной улыбкой.
— Ты меня перехваливаешь. А ты знал, что Бетховен посвятил эту сонату Гайдну, своему учителю?
— Нет. Отец не считал музыкальное образование важным этапом моего превращения в маркиза Синклерского. — Музыка была слишком рафинированным занятием для Синклера-старшего. Он уважал мужчин, умевших махать кулаками, шевелить извилинами и двигать тазом.
— Жаль. — Джулиана нахмурилась, недовольная последним аккордом. — А вот мой отец настоял на том, чтобы все его дочери обучались игре на фортепиано.
Она остановилась и поглядела на Алексиуса с сожалением. Тот коснулся ее обнаженного плеча.
— Рискуя разрушить хорошее впечатление, которое у тебя обо мне сложилось, вынуждена признать: я не помню, как играть дальше.
— Это неважно, прекрасная колдунья, — отозвался Алексиус, осеняя ее макушку целомудренным поцелуем. — Тебе не нужно меня впечатлять. Играй то, что любишь.
Уверенность, которую излучала Джулиана, играя на фортепиано, угасла, когда она взглянула на Сина с немой мольбой. Если это было кокетство, то леди была просто таки профессиональной кокеткой, потому что маркиз тут же ощутил неудержимое желание ее утешить. Он велел ей продолжать — но велел без слов, одним нажимом пальцев на плечо.
— Что ж, приступим.
Она перевела взгляд на клавиши.
Аккорды, которые она взяла в следующий миг, вибрируя, прокатились по ее рукам и защекотали ему ладонь. Эта пьеса, куда более мрачная, чем две предыдущие, должна была по замыслу растравливать человеку душу. Наблюдая, как пляшут ее пальчики на черно-белых клавишах, Алексиус восхищался страстью, с какой она извлекала звуки.
— Это тоже Гайдн?
— Нет, это я сама написала, — похвасталась она.
Алексиус вскинул брови, не веря услышанному. Она играла с закрытыми глазами, позволяя музыке перетекать из ее тела в его; на губах ее играла другая музыка — музыка несмелой улыбки. Леди Джулиана была для него тайной. За манерами пуританки крылась бушующая страсть. Музыка, которую она извлекала — то лаской, то силой — с помощью брусочков из слоновой кости, рассказывала бессловесные истории бесконечных одиноких ночей и не нашедших выхода желаний.
Он провел рукой по ее нежной шее. Джулиана на миг оцепенела, но продолжала играть. Музыка эта была настолько ей близка, что игра, казалось, не требовала никаких усилий.
Алексиус вознамерился поухаживать за этой женщиной по просьбе сестры. Ему следовало соблазнить Джулиану, заставить ее забыть о притязаниях на лорда Кида.
Маркиз пальцем зацепил жемчужную нить, висевшую у нее на шее, и легонько потянул на себя, пока не перетащил большую часть ожерелья на лопатки. Захомутать Джулиану — дело плевое. Уж он-то сделал бы все возможное, чтобы они оба насладились этим процессом. Все его тело пылало от мысли, что она направит свои тайные страсти на него.
— Я рад, что ты носишь мой подарок, — пробормотал он, целуя впадинку у края волос.
— Твой подарок вызвал у маман множество вопро-о… — Последнее слово осталось недоговоренным, поскольку в этот самый момент он коснулся ее кожи языком.
— Мне не привыкать давать ответы.
Алексиус ласково покусывал ее шею, как лошади щиплют траву. Джулиана повернула голову, чтобы ему было проще продолжать это делать.
— Да, это все замечательно, но я должна тебя предупредить: мать привезла нас с сестрами в Лондон в надежде подыскать нам пристойных супругов.
Он оторвался от ее шеи. Выходит, беспокойство его сестры не было обусловлено одной лишь слепой ревностью.
— Так ты ищешь себе мужа?
Не пропустив ни единой ноты, Джулиана кокетливо повела плечами.
— Упаси Бог! Этого хочет мама, а не я. К счастью, у сестер уже имеются верные поклонники, так что мама не потерпит полного фиаско.
Ее заверения не до конца убедили маркиза, считавшего, что опутать своих кавалеров брачными узами стремятся все дамы без исключения.
— Я испытал огромное облегчение, миледи. Ибо я был бы никудышным супругом.
Вместо того чтобы оскорбиться, Джулиана, как ни странно, оторвалась от инструмента и расхохоталась.
— А вот моя маман уверена в обратном, милорд. — Она намотала ожерелье на палец своей руки. — Когда джентльмен преподносит младшей дочери достопочтенной леди дорогой подарок, той остается лишь предположить, что джентльмен желает сблизиться.
Алексиус развернул узкую скамеечку, на которой сидела Джулиана, чтобы смотреть ей в глаза.
— Близость — вечная спутница наслаждения.
Она вспыхнула, вспомнив, как именно он преподнес ей этот дорогой подарок.
— Я не хочу больше об этом говорить.
— С вашего позволения, я продолжу.
Джулиану смутило выражение его лица.
— Дарить мне драгоценности? Нет-нет, я не смогу их принять. Я сожалею даже о том, что приняла этот жемчуг…
Он опустился на колени. Она не сводила с него глаз, в которых читалось странное сочетание тревоги и предвкушения; по всем венам и артериям его тела мчались потоки разгоряченной крови.
