Жаклин Монсиньи - Флорис-любовь моя

Екатерина, взглянув на него, расхохоталась:

— Глотни немного водки, это тебя подбодрит. Давай же, время у нас есть.

Вильям Монс, осушив три кружки подряд, расхрабрился и воспрял духом.

— Екатерина, вы же в парадном платье! Мне как-то боязно…

— Ничего, это даже забавно, только смотри не помни, — сказала императрица, усаживаясь на край постели и задирая широкую юбку.

По непонятному капризу природы эта рыжая толстуха нравилась Вильяму Монсу. Если для Меншикова близость с ней превратилась в тяжкую необходимость, то развращенного до мозга костей Монса тянуло к Екатерине, ненасытной в своих любовных играх. Она была неистощима на выдумки: порой приглашала даже публичных девок, чтобы развлекаться вместе, и Монсу все это очень нравилось. Иногда внимание ее привлекал красивый солдат из дворцовой стражи — в этом случае она проводила ночь с двумя мужчинами. Случайные любовники, опасаясь расправы, держали язык за зубами, и о шалостях императрицы никто не подозревал.

— Надеюсь, ты не оцепенел от страха, Вильям?

Монс, дрожа от возбуждения, не отвечал — он спешил доказать, что на него можно положиться при любых обстоятельствах. Царица, опираясь на локти, старалась держать голову прямо, чтобы не помять пышную прическу, увенчанную короной. Протянув руку, она дернула за шнурок: занавески раздвинулись, открыв огромные зеркала на потолке и на стенах.

— Приятно посмотреть на нас, Вильям.

Это бесстыдно обнаженное тело являло собой отвратительное зрелище. Она упиралась своими толстыми ногами в ковер, а задранная юбка почти закрывала ей лицо. Монс послушно выполнял все распоряжения, утоляя тем самым и собственную похоть. Наконец царица крикнула:

— Довольно! Теперь стань передо мной на колени.

Вильям Монс соскользнул на пол. Под его умелыми руками императрица затрепетала от наслаждения. Задыхаясь, она с восторгом вглядывалась в свои бесчисленные отражения; затем, схватив стакан с водкой, пролила ее себе на живот, а Монс стал вылизывать мокрые жирные складки, словно собака, и это вызвало у царицы приступ смеха. Захмелевший любовник выкрикнул:

— Я тебе нравлюсь, правда? Я делаю это лучше, чем другие?

— Да, мой красавчик, у тебя хорошо получается. Продолжай!

Кровь ударила Монсу в голову, и он бросился на Екатерину, но та грубо его отпихнула:

— Полегче, дурень, испортишь прическу!

Монс, — шатаясь, поднялся. Екатерина тоже встала, и они слились в объятии.

Утолив наконец свое желание, толстая Екатерина опустила юбку, как будто ничего и не было.

— Ну, застегнись, — сказала она Монсу, — ты доставил мне радость, я довольна. Пора идти, эти дураки ждут нас. Увидимся через полчаса на балу.

— Госпожа графиня де Вильнев-Карамей! — возгласил очень важный на вид камергер. Придворные, заполнившие все залы дворца в Петергофе, вытянули шею: наконец-то им будет официально представлена женщина, которую уже много лет любит Петр Великий. Максимильена выглядела чуть бледнее, чем обычно, — слишком уж стремительно развивались события. Царь с улыбкой смотрел на нее.

«Господи, до чего же она красива», — подумал он.

Даже живя в России, Максимильена продолжала одеваться по парижской моде, и все придворные дамы с завистью оглядывали ее элегантный наряд: платье из белого шелка с цветными вставками, пышные фижмы, шлейф, затканный серебряной и золотой нитью. Ромодановский, подойдя к ней, взял ее под руку и с поклоном обратился к царю:

— Государь, позвольте представить вашему величеству госпожу графиню де Вильнев-Карамей.

Максимильена сделала глубокий реверанс, а Петр подмигнул ей — его очень забавляла эта торжественная церемония. Придворные же чувствовали, что присутствуют при знаменательной сцене — этот бал явно затевался с какими-то серьезными намерениями.

Объявит ли царь о разводе с императрицей?

Об этом шушукались все, и, словно желая дать ответ любопытным, камергер возгласил, когда двери распахнулись в очередной раз:

— Ее величество царица.

Все головы повернулись к Екатерине. Та, увидев Максимильену, побледнела, и лицо ее исказила ужасная гримаса. Царь, подождав, пока Екатерина подойдет к нему, произнес, глядя ей прямо в глаза:

— Вы осчастливили нас, мадам, пожаловав на бал, хотя никто вас сюда не приглашал.

Оскорбительность этих слов была настолько очевидна, что Екатерина пошатнулась. А Максимильене, хоть она и знала, на какие преступления способна эта женщина, стало ее жаль.

— Впрочем, вы пришли весьма кстати, мадам, ибо вам предстоит узнать важную новость.

Екатерина испуганно озиралась в надежде встретить дружеский взгляд, но ни в ком не нашла сочувствия. Спокойный тон Петра пугал ее гораздо сильнее, нежели приступ гнева.

— Вы кого-то ищете, мадам? Уж не вашего ли любимца Вильяма Монса?

Екатерина в ответ пролепетала нечто невразумительное. По знаку царя солдат внес стеклянный сосуд, заполненный спиртом, и все присутствующие ахнули от изумления. А императрица с ужасом смотрела на окровавленную голову Монса — человека, с которым она предавалась любовным утехам четверть часа назад! Впрочем, горевать о его судьбе было уже поздно — царица с ужасом поняла, что сейчас решается и ее собственная участь… Но омерзительная голова невольно притягивала к себе взор, и Екатерина явственно читала невысказанный упрек в этих широко раскрытых глазах.

— Да, мадам, — продолжал Петр с холодным бешенством, — нам не слишком нравятся те из ваших друзей, кто семь лет назад частенько захаживал в Петропавловскую крепость. Все они понесут наказание.

Меншиков похолодел, ощутив лезвие топора у своей шеи, и посмотрел на Максимильену — она молчала, но на красивом лице ее угадывалась мука. Казалось, графиня взывает к милосердию. «Подумать только! — сказал себе князь. — Я не сумел понравиться этой прелестной женщине и предпочел ей жирную царицу, которую ждет неминуемая опала!»

В это мгновение Екатерина, страшась услышать свой собственный приговор, упала в обморок. Царь, бросив на нее презрительный взгляд, позвал двоих мужиков:

— Отнесите императрицу в ее покои.

Затем Петр повернулся к Максимильене и громко объявил:

— Мы счастливы, госпожа графиня, принимать вас в Петергофе и надеемся, что вы останетесь здесь надолго. На всю жизнь, если захотите.

Придворные переглянулись — сомнений больше не было, перед ними стояла будущая царица. Император добавил шепотом:

— Я тебя обожаю, прости, что тебе пришлось увидеть все это, но их следовало вразумить. Теперь они поняли, какие грядут изменения.

— Пьер, — тихонько проговорила Максимильена, — мне жаль императрицу, не будь с ней жесток.