Кимберли Кейтс - Утренняя песня
На какое-то время она останется в Рейвенскаре. С Остеном Данте, в его изысканной тюрьме, вместе с его фортепиано и письмами, которые он никогда не распечатывал. А потом, что самое важное, она вернет бриллиант и избавится от угрызений совести.
Должен же быть способ исправить все, что она натворила.
Нужно привести все в порядок. Она отнесет на место еду, а потом проберется в музыкальную комнату, после того как все заснут, и положит драгоценность на диванчик, туда, где она ее нашла.
Глава 8
Часы из позолоченной бронзы, стоявшие на камине, пробили два, когда Ханна выскользнула из постели. Лиззи, уютно устроившаяся на подушке рядом с Пипом, подняла шелковистую голову и взглянула на Ханну, потом зевнула и уткнулась носом в теплую шею Пипа.
У Ханны кольнуло сердце, когда ручонка Пипа обняла покрепче меховой комочек, несмотря на то, что мальчик крепко спал. Пип был окрылен обещаниями Данте показать, как следует заботиться о собаке, расчесывать ей шерсть и кормить из рук.
Пока Пип не переставая болтал об Остене Данте, сердце Ханны растаяло, как лед на весеннем солнце.
Девушка подошла к столу и нащупала чулки, которые положила в саквояж. Вынув булавку, она зажала ее между пальцами и выскользнула в коридор.
Дверь в спальню Остена была закрыта. Она видела это много раз, но ее никогда не интересовало, что находится за этой дверью. Ей вспомнилось, как потеплел взгляд Данте, а губы тронула улыбка при виде того, с каким восхищением Пип прижимает к груди щенка.
Кто бы мог подумать, что сумасшедший хозяин Рейвенскара ощутит тайное одиночество, царившее в сердце мальчика? Что он может с нежностью касаться золотых локонов Пипа?
Кто он? Загадка, подобная древним кельтским скульптурам, о которых ей рассказывала в детстве няня. Они постоянно меняют свой первоначальный облик.
Разве не существует легенда про сказочного короля, плененного с помощью колдовских заклинаний? Разве он не освободился, когда дама его сердца взглянула ему в глаза и увидела его таким, каким он был на самом деле?
Ханна сжимала булавку так сильно, что укололась, но даже обрадовалась жалящей боли, благодаря которой пришла в себя. Ей нужна была ясная голова, чтобы выполнить свою задачу. Мало ли кто может встретиться ей на пути.
Она вздрогнула, когда сквозняк проник сквозь ночную рубашку. Стала спускаться с лестницы и вдруг остановилась. До нее донеслись тихие звуки. Это была колыбельная, которую она пела Пипу, когда тот задыхался. Кто-то играл на фортепиано.
Перед ее мысленным взором предстал Остен Данте. Одинокий. Всегда одинокий в этом доме, полном людей. Одинокий до того момента, пока не опустился на корточки рядом с задумчивым малышом, державшим в руках щенка.
Она закусила губу. Ангелы небесные! Надо немедленно вернуться к себе. Дождаться, пока он не поднимется в свою в комнату.
Мгновение она колебалась. Что это? Безрассудный риск или первый честный поступок с тех пор, как Остен Данте укрыл ее и Пипа от дождя?
Набрав в грудь воздуха, Ханна спустилась вниз и вошла в музыкальную комнату. В ночной рубашке она очень напоминала привидение.
На рояле горели свечи и лежали письма. Кажется, с тех пор, как она прочитала их мистеру Данте, прошла целая вечность. Пламя свечи падало на его необычайно красивое лицо.
На нем был халат в ярко-синюю и кремовую полоску, темные волосы взъерошены.
До этого ни один мужчина не вызывал в ней желания. Видимо, пришло ее время. Ханну бросило в жар. И не в первый раз Остен Данте наводил ее на греховные мысли. Кровь забурлила в жилах.
Ее сердце упало, когда он исполнил последние аккорды и закрыл лицо рукой. Она с трудом сдержалась, чтобы не дотронуться до темного шелка его волос.
Она потрясла стол, чтобы он услышал шум.
Он повернулся, посмотрел на нее, и ее сердце учащенно забилось.
– Ханна, вы слышали, как я занимаюсь этой нелепицей?
Он вымученно улыбнулся.
– Вы не должны были сюда приходить. Я хотел дать вам хоть немного выспаться. Видит Бог, у вас был такой усталый вид, когда вечером вы пришли к стойлам.
– Я пришла не для того, чтобы записывать музыку, разве что вы сами этого пожелаете.
– Нет. Видите ли, я украл вашу песню. Она звучит гораздо лучше всего, что я пробарабанил на этом инструменте за последние месяцы.
– Пожалуй, это справедливо.
Ханна затаила дыхание, не желая уничтожать возникшее между ними чувство понимания.
Но что общего у нее с Остеном Данте? Практичная женщина с острым языком и независимыми взглядами, смущавшими всех знакомых ей мужчин, и дворянин, необычайно красивый мужчина, обладавший деньгами и властью, впитанной им с молоком матери. Конечно же, она ему не ровня.
– Я не понимаю, – произнес он, вопросительно щурясь.
– Сегодня, когда я пришла за Пипом, я... я уже решила покинуть Рейвенскар. Мои вещи были упакованы и сложены под кустами азалий.
Он заметно побледнел.
– Но я не дал вам ни шиллинга! Где бы вы нашли еду и кров?
– Мне пришлось бы... то есть я взяла кое-какую провизию...
Оказалось труднее, чем она себе представляла, признаться в содеянном под этим гипнотическим взглядом.
– Мистер Данте, я украла у вас вот это.
Она вытянула руку и разжала пальцы, показывая булавку.
Данте медленно перевел взгляд на ее раскрытую ладонь. Он долго молчал. Она терпеливо ждала, когда он заговорит. Потом не выдержала и нарушила молчание:
– Вы снимали шейный платок, положили булавку сверху, вот я и взяла ее, ведь вы отказались мне заплатить за работу.
Она запнулась. Заработала ли? Ее щеки горели от стыда, а ложь жгла язык. Она не заработала ничего, кроме презрения Остена Данте. Она с самого начала лгала ему.
А теперь объясняет, что хотела обокрасть человека, который укрыл их с Пипом от дождя. Она могла дать объяснение всему, чему угодно, но правда по-прежнему была проста, безобразна и лежала в виде булавки на ее протянутой ладони.
– Не важно, почему я это сделала, – призналась она. – Я это сделала. Если вы пожелаете, чтобы я покинула Рейвенскар, я это пойму.
Господи, как долго он будет смотреть на ее руку? Никогда еще Ханна не видела его таким спокойным.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он накрыл длинными пальцами ее ладонь. Его руки были жесткими, поразительно мозолистыми и такими сильными, что очаровали ее. Они были такими теплыми, что душа затрепетала. Он сомкнул ее пальцы вокруг драгоценности, его голос был низким и хриплым:
– Оставьте это себе.
– Ч... что?
– Тогда, если вы опять решите по глупости сбежать, мне не придется думать о том, достаточно ли у вас с Пипом пищи и есть ли кров над головой.
