Симона Вилар - Коронатор
Изабелла смягчилась, ласково погладила сестру по щеке и спросила:
– Ты была на мессе в соборе?
– Да. И знаешь, я беседовала с твоей свекровью, герцогиней Йоркской.
– Бр-р… Что заставило тебя заговорить с этой старой шлюхой?
У Анны округлились глаза.
– Бог с тобой, Изабель! Ты ведь всегда звала ее матушкой, вы души не чаяли друг в друге!
– Могла ли я предполагать, что она сотворит такое! … Силы небесные! Так опозорить всю семью!
– Насчет семьи это спорно, – задумчиво сказала Анна, – но, кажется, то, что Эдуард объявлен незаконнорожденным, вас с Джорджем должно только радовать. Вы должны быть признательны герцогине, ведь теперь вы стали не только первыми в семье, но и первыми после Ланкастеров, имеющими права на трон.
Изабелла несколько минут ничего не могла ответить.
– Помилосердствуй, сестра, – пробормотала она наконец. – Мне это и в голову не приходило… Ради всего святого, не вини меня ни в чем. Ты наследная принцесса, а я…
Анна даже растерялась от того, как поразили и испугали сестру ее слова.
– Я и не помышляла о престоле, – твердила Изабелла. – У власти Ланкастеры, а мы всего лишь боковая ветвь Плантагенетов, все, на что может рассчитывать Джордж, – это по праву законного наследника получить титул и владения своего отца.
В дверь неожиданно постучали. Вошла румяная матрона с добрым простодушным лицом, ведя за руку маленькую дочь Изабеллы, прехорошенькую девочку лет двух. Анна сразу же занялась ею, и герцогиня облегченно вздохнула.
– Малютка хочет к тетушке, – сказала нянька девочки, и Анна подхватила ребенка на руки.
– Моя маленькая Маргарет, мой ангелок, – говорила она, кружа малютку. – У нас папины кудряшки, а глаза мамины – чистые незабудки!
Она повалилась вместе с девочкой на огромную медвежью шкуру перед камином и принялась ее щекотать, дуть за воротник, перекатывать с боку на бок, так что Маргарет заливалась хохотом и дрыгала ножками, путаясь в непомерно длинном шлейфе. Кружевной чепчик девочки съехал набок, придавая ребенку такой задорный вид, что Анна и сама расхохоталась. Над ними стояла нянька девочки, смеясь громко и заразительно, так что ее румяное лицо побагровело, а огромный живот колыхался. В дверь с улыбкой заглядывали горничные и придворные дамы, даже паж-негритенок выбрался из своего угла и обнажил в улыбке крохотные жемчужно-белые зубки.
Одна Изабелла сидела прямо. В лице ее не было ни кровинки.
– Довольно! – вдруг резко воскликнула она.
Ее возглас был словно ушат ледяной воды. Толпившиеся в дверях мигом исчезли, негритенок юркнул за камин, а Маргарет вздрогнула и вцепилась в Анну. Нянька трубно высморкалась и сказала:
– Я сейчас уведу ребенка, миледи.
– Постой!
Изабелла встала, и Анна подумала, что давно не видела сестру в таком гневе.
– Кто позволил тебе, Анкаретта, входить ко мне без зова, когда я принимаю принцессу Уэльскую?
Толстуха пожала плечами.
– Маргарет просилась к тетушке.
Анна заметила, что нянька девочки вовсе не боится своей строгой госпожи.
– Если в следующий раз это повторится – я лишу тебя службы и отправлю обратно в деревню.
Маленькая Маргарет неожиданно расплакалась.
– Вы напугали ребенка, миледи, – сурово заметила Анкаретта.
Тогда Изабелла смягчилась, поманила к себе пальцем дочь и, когда девочка подошла, легко коснулась губами ее лба.
– Вы видите, что разгневали матушку, Маргарет? Анкаретта, сегодня лиши младшую герцогиню сладкого. Вы наказаны.
– Но ведь она еще совсем крошка! – воскликнула Анна.
– Детей надо с младенчества держать в строгости, – наставительно сказала Изабелла.
Когда дверь захлопнулась, герцогиня повернулась к сестре.
– Считаю, что и тебе не следует забываться, Анна. Что думает прислуга, видя принцессу ползающей на четвереньках? Тебе должно быть стыдно, дорогая!
Анна вздохнула и, подойдя к окну, распахнула его. Забранное ажурной решеткой, оно выходило на мощенный плоскими плитками двор, где журчал фонтан, ворковали голуби, а вдоль стен тянулись изящные, на итальянский манер, белые аркады. Ее охватила тихая грусть. Она чувствовала, что с каждой встречей все больше разочаровывается в сестре.
Ребенком она боготворила ее, а теперь все чаще стала замечать, что Изабелла порой бывает раздражительной и спесивой, что она любит подолгу толковать о христианском смирении и умерщвлении плоти, сама же и у себя дома наряжается так, будто готова в любую минуту отправиться ко двору. Сестра словно броней пытается защититься высокомерием, в котором есть единственная, но весьма существенная брешь – ее слепая, по-собачьи преданная любовь к супругу. Анна старалась не думать об этом, но все чаще замечала, что надменная и сухая со всеми, даже с отцом, Изабелла становится суетливой и беспомощной, едва на нее взглянет Джордж. Анна стремилась хоть в этом понять сестру, ведь ей самой пришлось испытать, что делает с женщиной любовь. Не ей судить Изабеллу. Она вспомнила Бордо, вспомнила, сколько безумств сотворила тогда, как упивалась она страстью к Филипу… Анна улыбнулась воспоминаниям и прикрыла глаза.
– О чем ты думаешь, Нэн? – раздался рядом голос Изабеллы.
Анна поймала ее строгий, требовательный взгляд.
– Так, вздор. Тебе, кстати, не кажется, что пора обедать?
Сестра позвонила в колокольчик.
– Сегодня нам подадут нечто такое, что ты очень любишь, – улыбаясь, сказала она. – Сейчас же велю накрыть в большом зале.
– О, не стоит, Изабель! Давай пообедаем вдвоем, без кравчих и стольников, как когда-то в детстве, когда ты брала меня к себе и мы беспечно болтали за столом. Признаюсь тебе, я ужасно устала от этикета, от толпы придворных, следящих за каждым проглоченным тобою куском, от этой заунывной, нескончаемой музыки на хорах…
Она увидела широко открытые, изумленные глаза сестры – та порывалась что-то сказать – и поняла, что опять в чем-то не угодила Изабелле. Нет, они решительно перестали понимать друг друга, хотя, возможно, сестра и права, и ей пора перестать быть дикаркой и стать именно такой, какой хотят видеть ее окружающие.
По-видимому, на лице Анны отразилась такая досада, что герцогиня решила уступить и велела подать приборы в свои покои.
Через несколько минут стол был накрыт камчатой скатертью, к нему придвинули удобные кресла, и целая вереница слуг в двухцветных ливреях сервировала обед. Анна знала, что роскошная посуда была слабостью Изабеллы. И сейчас герцогиня не преминула выставить новые приобретения, и Анна вполне искренне восхищалась то солонкой из халцедона, края которой были украшены жемчугом, то чашами, вырезанными из скорлупы кокосовых орехов с ажурной резьбой на крышечках, то серебряным кувшином с ручкой в виде извивающейся змеи с агатовыми глазами. Слушая похвалы, Изабелла разрумянилась и, отослав слуг, принялась потчевать сестру. Они обсуждали блюда, тут же припоминая знакомых и их причуды, смеялись, обменивались остротами.
