Лия Флеминг - Дети зимы
– Я хочу к маме! Хочу к моей маме! – заплакала она. Снег перестал. Анона с ужасом посмотрела на старика. Он глядел на нее пустыми глазами и ничего не говорил.
Кляча беспомощно лежала на боку; девочка заплакала ледяными слезами: у бедного животного была сломана в нескольких местах нога. Колеса повозки все еще крутились. Надо было искать помощь. Анона потуже завернулась в сырой плащ. В кожаных башмаках чавкала вода, юбки тянули к земле. Что лучше – подняться на холм и вернуться к маме или продолжать идти вперед, пока еще есть силы?
Может, если она пойдет вперед, там ее будет ждать мама? Девочка не знала дорогу домой. По ее лицу катились слезы, сердце бешено стучало, а губы онемели от холода. Если бы она могла найти что-нибудь знакомое, но эти каменные стенки все одинаковые под снегом. Да, она потерялась, и никто ей теперь не поможет. Иди вперед, уговаривала она себя, будь храброй, как папа… Но было так холодно и ветрено, а ее маленькие ножки устали и замерзли. Она уже не чувствовала пальцев.
Дорога сужалась и делалась все менее заметной; вокруг громоздились снежные сугробы. Захотелось спать. Анона присела, чтобы немного отдохнуть и набраться сил, и почувствовала, что у нее закрываются глаза.
Скоро наступит день и станет светло.
* * *В доме было грязно, требовалась основательная уборка, а со всей этой беготней, просушкой мокрой одежды до нее просто не доходили руки. Да еще надо было давать корм овцам – в такую погоду их не выпустишь в поле. Конечно, никаких новостей об Аноне – тоже хорошая новость, думала Хепзи, ожидая, что Нат опять вернется ни с чем и сообщит, что констебль не обнаружил никаких следов ребенка.
Кто сообщит об этом Бланш? Тяжкая ноша боли росла с каждым днем, и не было ни утешения, ни покоя.
* * *Бланш не могла ни есть, ни пить. Она потеряла все, что было драгоценного в ее жизни. Ее разум терзали догадки; подобно свирепому существу, вынюхивающему малейший запах новостей, мечущемуся словно пес, которого замучили блохи. До ее слуха больше не доносились родные звуки – звонкий смех дочки, ее милые песенки и стишки, ее легкие шаги в коридоре. Она устала ходить часами по дому каждый день, ей до боли хотелось почувствовать родной запах ее ребенка.
Перед ее взором мелькали странные картины, в голове звучали чьи-то голоса. «Она умерла», – говорил один голос. «Нет, она живая», – спорил другой. Льдинки сомнений звенели в ее голове будто осколки разбитого стекла.
Надо искать и искать Анону, – решила она. В этот дом я вернусь только вместе с дочкой или не вернусь совсем.
* * *Нони проснулась от запаха горячей каши и обнаружила, что лежит на тюфяке, набитом соломой.
– Ешь, детка, ешь. Каша согреет твои кости, – сказал грубый голос.
– Где я? – спросила она, оглядывая маленькую хижину, где пахло овцами. Она лежала у огня, завернутая в овечьи шкуры. Ее одежда сохла на крюке. На грубом столике стояли горшки и сковородка. К запаху овец подмешивался запах жира и мазей.
– Звать меня овчар Акройд. Я нашел тебя на болоте, чуть живую. Хорошо еще, что я пошел с собакой посмотреть, как там мои овцы, и увидел твои следы у стены. Да и то едва не прошел мимо. Сначала подумал, что это олень запутался в кустах, а потом заметил кусок твоего плаща – он торчал из сугроба. Господь проявил милость к тебе, детка, ведь еще пара часов, и тебя унесли бы ангелы на небеса. Ты спала целый день и всю ночь. Сядь, покушай кашки и расскажи мне про себя.
Она попыталась сесть, но у нее кружилась голова и дрожали руки; она с трудом держала миску с жидкой кашей.
Овчар был молодой, краснощекий, в кожаной безрукавке и овечьей шкуре. Он сидел на табурете и слушал ее историю про церковь, патера Майкла и черную ворону, про то, как их с мамой вели сквозь снежный буран констебли, про перевернувшуюся повозку. Она говорила сбивчиво, путалась, но он улыбался, задавал вопросы, и она продолжала свой рассказ.
– Отсюда до Банкуэлла много миль, детка. Должно быть, ты вообще шла не в ту сторону. Хорошо еще, что вовремя остановилась. Старая стена высокая и дает хорошее укрытие. Она спасла много моих овец. Ты сама никогда бы не прошла через болото. Куда ты вообще шла? – спросил он, и она рассказала ему про знахарку Престон и тетю Хепзи Сноуден из Уинтергилла.
– Слышал я про таких, слышал. Это самое близкое место, куда тебя можно отвести. Представляю, что пережила твоя мамка, бедная женщина, и все из-за маленького праздника, как ты говоришь…
Он вздохнул и закурил трубку, глядя в огонь.
– Если завтра прояснится, – продолжал он, – я возьму собаку, и мы пойдем в Уинтергилл. Я знаю короткую дорогу. Но прежде тебе надо отдохнуть и наесться каши и овсяных лепешек так, чтобы из ушей лезло. А то ты вся исхудала, остались кожа да кости. – Он засмеялся, взял деревянную дудочку и заиграл мелодию.
– Если хочешь, я сыграю тебе кусочек рождественской песни, чтобы время скоротать. А если ты съешь всю кашу, я научу тебя играть на дудочке, – пообещал он.
Она лежала на тюфяке, в тепле и безопасности, и с восторгом думала, что завтра она пойдет домой.
* * *– Слава Тебе, Господи! Глазам своим не верю! Ты нашлась… Ну и напугала ты нас, девочка! – Хепзи вздыхала с облегчением и улыбалась при виде живой и невредимой Аноны.
Они уже потеряли всякую надежду, когда к ним явился овчар Акройд с потерянной овечкой. Хепзи усадила его за стол, накормила пирогом и дала ему в дорогу столько сыра и мяса, что теперь он мог не заботиться о пропитании несколько недель. Такова была ее благодарность.
Девочка слишком устала, чтобы сразу идти в Банкуэлл; на небе снова появились перистые облака – предвестники новой непогоды. Хепзи решила, что Бланш получит счастливое известие, как только Ник вернется домой. А вообще, Хепзи просто не верилось, что Нони появилась у нее.
– Да уж, ничего не скажешь – Господь умерил ветер, чтобы не мерзла стриженая овечка. Давай вернем краску твоим щечкам, снимем с тебя это тряпье и нарядим тебя во что-нибудь тепленькое. Еще не хватало, чтобы твоя мама увидела не свою дочку, а замерзшую статую, верно? – Хепзи знала, что преувеличивает, но ее сердце было наполнено радостью. – Все хорошо, что хорошо кончается. – Она улыбнулась и повернулась к девочке, но та свернулась в калачик возле очага и спала.
Не Святки в этом году, а непонятно что, – подумала Хепзи, глядя в темное окно. Внезапно ей захотелось, чтобы у всех было все хорошо, чтобы она собрала всех своих близких под одной крышей, накормила, а потом бы они все вместе смотрели на надвигавшуюся бурю.
Потом она вспомнила о старом пасторе и его смерти. Об этом Бланш должна была сказать дочке сама. Когда она закрывала от непогоды дверь и ставни, ветер с воем пролетал вдоль каменных стен, а сквозняки шевелили на полу травяную подстилку. Ей надо было бы вынырнуть из двери и принести из сарая побольше торфа, но сила ветра была так велика, что Хепзи не решилась открыть дверь.
