Чудно узорочье твое (СИ) - Татьяна Владимировна Луковская
— То, что он верующий, мы в курсе, — вкрадчиво отозвался Агранов. — И это советский реставратор, ученый.
— Он не виноват. Это ошибка, он себя оговорил, чтобы меня не подставлять. Это я хотела собирать подписи, а он не разрешил, сказал, что сам разберется, он меня защитить хотел.
— Лида, идите домой, — процедил Агранов. — И ни к кому больше с подобными просьбами не ходите, иначе и я вам помочь не смогу. А мне придется поговорить с вашим отцом, чтобы он за вами лучше приглядывал. Жаль, что сейчас не пользуются розгами и не ставят на горох, некоторым барышням это было бы весьма полезно.
— Он не виноват.
— Однообразные мелькают все с той же болью дни мои[1], — пробормотал Агранов.
— Что? — не поняла Лида.
Он лишь сухо кивнул и пошел обратно к парадному подъезду.
Лида побрела прочь, давясь слезами.
Пальцы в румынках[2] уже ничего не чувствовали, а Лида все гуляла и гуляла. Снег недовольно скрипел под ногами, мрачные дома давили серой массой. Он все подписал, но зачем? Зачем⁈ Кого он покрывал? Или он действительно хотел свергнуть советскую власть? Чушь. Какая глупость!
«Я виновата, я его подтолкнула к этим подписям, я его погубила, — беззвучно всхлипывала Лида, дергая плечами. — Я действительно непроходимая дура».
Дверь квартиры открыла тетушка. По застывшему в ее взоре упреку и черным теням под глазами Лида поняла, что дома о ее визите на Лубянку уже известно.
— Лида, как ты могла? — лишь сдавленно пробормотала тетя Варя, впуская ее в прихожую.
Из гостиной выбежал дядя Саша, он был бледен, а по щекам и шее разливались алые пятна. Ничего не говоря, он подошел к Лиде вплотную и отвесил тяжелую пощечину. Рука у него была крепкая, мужицкая. Боль пронзила щеку, Лида не удержалась и отлетела, ударяясь плечом о стену.
— Саша, не надо! — взмолилась тетя Варя.
— Вырастет, будет нам дочкой? Так ты говорила, когда ее приволокла? Выросла⁈ Стала⁈ Когда в вонючем вагоне с клопами в казахские степи поедешь, посмотрим, как ты там про дочек будешь петь, — раздувая ноздри, прокричал глава семейства и, грохнув дверью, ушел снова в гостиную.
Лиду никогда не били, Мите могло достаться и жестким сапогом по мягкому месту и веником, но Лиде — никогда. Правда и любви она от мужа тетушки не получала. Они всегда существовали параллельно и почти не пересекаясь. Ты чужая, но я тебя терплю, — говорило все его поведение. И Лида, детским чутьем распознав и сразу усвоив правила игры, старалась лишний раз ему на глаза не показываться. Наверное, за все время совместного проживания под одной крышей они не перекинулись и парой фраз, но это все пустяки, в конце концов нужно быть благодарной уже за то, что тебе дали кров и стол, не скупятся и не обделяют — что у Мити, то и у Лиды, не хуже и не лучше. О чем еще можно жалеть? И все шло по накатанной до этого дня.
— Лида, зачем, объясни мне, зачем ты пошла просить за малознакомого тебе человека? — сокрушенно проговорила тетушка, поддерживая Лиду за локоть.
— Он не виноват, — хрипло произнесла Лида.
— Да откуда тебе знать? Если арестовали, значит было за что. Ты на дядю Сашу не обижайся, — осторожно провела она пальцами по горящей щеке племянницы. — Ты же нас всех под удар подставила, ты понимаешь, что у Мити из-за твоего визита могу быть неприятности?
— Я всего лишь попросила друга семьи.
— Лида, это совершенно недопустимо, нельзя толкать человека на должностное преступление, пользуясь дружбой. Ты хоть это понимаешь?
— Что она может понимать⁈ — снова вылетел в прихожую дядя Саша. — Что в этой тупой голове вообще может помещаться⁈
— Я умоляю тебя, давай не будем шуметь, — взмолилась тетя Варя. — Что скажут соседи?
— А что скажут на моей работе, если туда дойдет — тебя не интересует? А Митьку попрут из комсомола, не интересует? А ты поинтересуйся родным сыном, поинтересуйся, уже пора. Привела в дом дочь какой-нибудь публичной девки, а теперь удивляешься, как это она могла нас предать, — дядя Саша театрально развел большими руками.
— Какой девки? — широко распахнула Лида глаза.
— Откуда мне знать, — рыкнул дядька.
— Я умоляю, я на коленях тебя прошу, не надо, — простонала тетя Варя, кидаясь к мужу.
— Какой девки? — снова, раздувая ноздри, проговорила Лида.
— Подзаборной шлындры или содержанки, кем она там была, и ты туда же, за любовников хлопотать, кровь не водица.
— Не смейте оскорблять мою мать, она порядочной женщиной была! — перешла на крик и Лида.
— А ты кого своей матерью считаешь? Ее сестру? — указал дядька пальцем на притихшую тетю Варю. — Так это сказочка. Тебя вот она на вокзале нашла, ты сидела с этой сумкой дурацкой в обнимку на скамейке, и никто за тобой не пришел. Тебя даже родители родные выбросили вон, а эта, святоша, подобрала. Дочку ей хотелось. Получила дочку, подстилку? — он резко развернулся к жене. — Что дальше, по рукам пойдет, в тех мастерских мужиков еще много? А я тебя предупреждал, как я тебя предупреждал.
Лида так и стояла, замерев у входной двери. Нашли? На вокзале? И тут вспышкой в голове всплыл женский силуэт — стройная женщина с тонкой талией, в сером пальто с меховой опушкой, черной шляпке на забранной вверх прическе, а лицо… Лицо невозможно разглядеть, не сохранилось, ушло навсегда, сколько не морщи лоб. Женщина наклоняется: «Лида, посиди, родная, здесь, я сейчас приду». А, может, это не память, а воображение, и ничего такого не было. Человеческий мозг странно устроен, выдает часто желаемое за действительное.
— Не волнуйтесь, — побелевшими губами произнесла Лида, — раз я вам никто, то вам ничего и не будет. Я сейчас уйду, будем считать, что меня никогда и не было.
— Лидочка, не надо, ну зачем же так, — прикрыла рот ладонью тетя Варя.
— Испугать думаешь, да иди, кто тебя держит! — указал на дверь дядя Саша и снова ушел в гостиную.
— Зато мой отец не вор!
Лида, не раздеваясь, прошла в комнату, взглянула в последний раз на фото женщины, которую столько лет считала своей матерью, взяла ковровую сумку, положила туда юбку баб Даши, ее же нитку бисера, кое-что из белья и пошла обратно.
— Лидочка, я правда их искала, — хвостом побежала за ней тетя Варя. — Мы с тобой каждый день целый месяц на
