Элизабет Эссекс - Страсть и скандал
Летиция Саммерс хрипло рассмеялась.
— Что ж, в таком случае, — подзадоривала его она, — вам придется притворяться, чтобы порадовать Саммерса.
— Придется? То есть я должен приударить за девицей, наполовину шотландкой, наполовину ирландкой, которая разговаривает с таким акцентом, будто у нее рот набит овсянкой? Боже правый, Летиция, неужели вы не признаете за мной ни малейшего самолюбия?
— Вашего самолюбия, дорогой, хватит на нас обоих. Но, Джонатан, вам ведь не нужно на ней жениться. Просто поухаживайте. Неужели не понимаете — это прекрасный повод почаще посещать резиденцию и видеться со мной.
— Ага. Вот это предложение мне почти нравится. Но неужели вы не понимаете — если ваш супруг даст приданое этой рыжей кукле, мне не придется притворяться.
— Джонатан! Какой вы злюка! — И леди Саммерс залилась дразнящим смехом.
— А вы, дорогая Летиция, зачем ко мне приходите? Чтобы быть жестокой ко мне.
Наконец Катриона Роуэн повернула прочь. Бледный серпик луны омыл ее лицо холодным серебром, и сияющая, яркая как пламя богиня бесследно исчезла. Ее милое открытое лицо сделалось отчужденным и закрытым, точно кулак, готовящийся принять удар. Ей бы отыскать надежное убежище в самой себе, куда бы спрятать и неизбежную боль, и унижение.
А он, Томас Джеллико, который не раз видел, как люди лгут, крадут, надеются и умирают — и не чувствовал при этом ровно ничего, — сейчас вдруг ощутил нечто… ответственность, что ли? Ведь он знал, что так и получится, и не сделал ничего, чтобы предотвратить удар. Ведь он хотел, чтобы лейтенант лишил ее иллюзий. Даже если это означало, что она узнает об измене ее тетки своему мужу.
Танвир Сингх отлично знал, что это такое, когда в вину тебе ставят расу или происхождение. Знал, что такое быть чужаком. Никогда не чувствовать себя на равных, всегда в стороне, по крайней мере на шаг. Если быть честным до конца, это была, образно говоря, плеть, что хлестнула его по спине, понукая приблизиться к ней.
Но он не был честен до конца. Он был сражен.
Носком сапога Томас выковырял из земли камешек и, подкинув, отправил в ее сторону — предупредить, что она не одна, чтобы дать ей время овладеть собой, прежде чем он заговорит.
— Мисс Роуэн, — сказал он тихо и вежливо поклонился. — Идемте.
Она покачала головой, словно настаивая на том, чтобы остаться, чтобы растравить себя еще больше, прислушиваясь к недвусмысленным звукам: сбившееся дыхание, соприкосновение губ с трепещущей плотью в прелюдии телесного соития… но потом передумала.
Он уже собирался сказать: «Позвольте вас проводить», — как она заговорила.
— Не надо, прошу вас. Не говорите ни слова, — сказала она, бросаясь мимо него, прочь от беседки, прочь от дворца вместе с его обитателями, в сгущающийся мрак, который скроет багровый румянец ее унижения, заливший обычно бледные щеки.
Чащу этого сада он знал досконально, но она — нет. И в следующую минуту она уже бежала вдоль высокой живой изгороди по тропинке, которая привела ее прямо к запертой на замок калитке. Свернуть было некуда; оставалось только обернуться, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.
Он твердил себе, что идет за ней лишь затем, чтобы указать дорогу назад. Облегчить ей путь, помочь вернуться достойно и по возможности безболезненно. Он был ей должен, ведь он играл с ней из собственных эгоистичных соображений.
Однако мисс Катриона Роуэн принимала свое разочарование не так, как подобало бы элегантной, владеющей собой леди, за которую он ее принимал. Напротив, в ней разыгралась злость, и ее было уже не остановить. Когда он подошел достаточно близко, чтобы видеть, девушка уже подобрала свои пышные юбки и заправила подол нижней юбки под подвязки, открывая его взгляду стройные ноги в чулках во всей их красе.
Зрелище ее длинных белых ног лишило его разума.
— Что ты делаешь? — Этот глупейший вопрос мог бы задать лишь Томас Джеллико, но никак не Танвир Сингх.
Но она была слишком занята, чтобы обратить внимание на то, что он вышел из роли.
— Лезу через стену. — Вот и все, что она сказала, прежде чем поставить ножку в туфельке на железную петлю калитки, готовясь перебросить вторую ногу поверх стены и очутиться затем в личном садике самой бегумы.
— Стой, — сказал он, хватая ее за талию, чтобы осторожно спустить на землю. Она была легкой и гибкой, почти ничего не весила в его руках — чарующее воплощение упрямства, обернутого газовой тканью, — но Томас не думал об этом. И о том, что его натруженные ладони почти смыкаются на тонкой, обернутой кушаком и затянутой в газ талии, он тоже не думал. И уж решительно не думал о том, что ниже стройной талии мисс Роуэн пальцы его обнаружили соблазнительное сопротивление корсетных пластин.
Потому что все его мысли сейчас не могли вместить в себя тот жар, который нахлынул на него как удар кнута, поразив своей жестокой силой, в тот самый миг, когда он до нее дотронулся. Ничего так не хотел он, как прижать к себе ее стройную гибкую спину и шепотом рассказать, как именно мог бы он доставить ей удовольствие. А затем и показать все эти чудесные способы, которые бы ее не разочаровали.
Но, сделав глубокий вздох и обретя тем самым способность думать, он понял — несмотря на очевидный соблазн этого не делать, он все же сделал то, что было весьма в характере Танвира Сингха. Поступил именно так, как полагалось кочевнику, торговцу лошадьми. То есть улыбнулся и вскрыл замок.
— Позволь, мэм. — Он не долго провозился, открывая калитку: отчасти из-за того, что старый механизм был ему хорошо знаком — он именно на этом замке практиковался, когда начал учиться этому искусству, — а отчасти из-за того, что умение орудовать стальными отмычками, что в тайне хранил он в складках своего тюрбана, за прошедшие годы возросло до невероятных размеров. Отступив, он знаком показал ей, что путь открыт. Удивление — скорее это было любопытство, чем шок, — осветило ее белое и нежное как персик лицо.
— Вы вскрыли замок?
Он поклонился, подтверждая ее догадку.
— Я помог ему открыться, поскольку ты дала понять, что хочешь, чтобы он открылся. Я был не прав, мэм?
— О нет. — Но она смотрела на него другими глазами. Может, даже с восхищением. — Благодарю вас.
В нем пробудилось тихое возбуждение — пульсировало подобно медленному бою барабана.
— Войди же, прошу. В саду бегумы особенно красиво по вечерам.
Он подумал, что сейчас она вполне могла бы отделаться от него, просто пройти мимо, чтобы очутиться в уютной темноте, где наедине с собой смогла бы наконец выплакать слезы унижения, которые блестели в ее глазах. Но к этому времени Катрионе уже не хотелось бежать. Осторожно обойдя его, она обернулась и устремила на него взор своих серьезных серых глаз, в которых ему почудился некоторый вызов:
