Шарлотта Бронте - Заклятие (сборник)
– Откуда вы пришли, папенька? – спросил он. – Мы здесь сидим, чтобы вас заранее увидеть. Я думал, что узнаю вас на дороге по плюмажу, а вот не заметил.
– «А вот не заметил»! Немудрено, сударь, ты ведь осыпал вопросами эту черноокую леди. И как же она приняла твое предложение руки, сердца и графского титула? Вижу, что не покраснела, – дурной знак.
– Я не предлагал ей руку, сердце и графский титул, папенька, только сказал, что женюсь на ней через двадцать лет.
– Ну-ну, слишком вяло для такого раннего ухаживания! Надо было назначить свадьбу на завтра, чтобы отец Гонсальви связал вас самыми крепкими узами, какие знает наша святая церковь. Помни, Эдвард, в любви удачлив тот, кто смел.
– Да, я помню. Я помню все, что вы мне говорили, папенька, и при всяком случае повторяю.
– Не сомневаюсь! Так где Эмили?
– Здесь, папенька. Карабкается на вас, словно дикий котенок.
– Я хотел сказать, моя Эмили, твоя мать. А ты бесенок в юбке! Ну и глазищи у нее! Еще убийственней, чем у тебя, Эдвард. Маленькая антилопа, не зыркай на меня так, ради всего святого!
Он с отцовской нежностью поцеловал свое миниатюрное подобие, затем, не выпуская девочку из рук, повалился на траву. Пока Эмили сидела у него на груди, Эдвард катался по нему с радостным визгом; молодой отец то отпихивал мальчика, то крепко прижимал к себе и чуть не защекотал до смерти. Тем временем из дома выбежали две огромные собаки, и возня стала еще более шумной. Обе, заливисто лая и тряся стальными ошейниками, кинулись к хозяину, принялись вылизывать ему руки и лицо, едва не напугали малышку Эмили, а Фицартура и вовсе было не видать за мордами и отвислыми ушами, которые они положили ему на лицо. Заморна подбадривал борзых голосом и поглаживанием, пока те совсем не обезумели от восторга; думаю, их лай долетал до Северного тракта, как и смех герцога, то приглушенный, когда собачьи языки касались его рта, то рвущийся во всю свою звучную мощь.
Что подумали бы ангрийцы, увидь они своего монарха, как видел его сейчас я? Не сомневаюсь, многие из них проезжали в то время по широкому тракту, откуда доносился беспрестанный стук колес и нестихающее цоканье лошадиных копыт – знак близости к большому городу. Наконец из лощины донесся музыкальный раскат колокола.
– Браво! – крикнул Заморна. – Сириус! Кондор! Эдвард! Посмотрим, кто первый добежит до виллы. Ну, мисс Лори, забирайте мой цветочек.
Он передал девочку Мине, и они все припустили бегом – отец, сын и борзые, стремительные, словно живые молнии. Их фигуры исчезли в лесу – ветви, казалось, вздрагивали, когда под ними проносились бегуны. Через мгновение все четверо показались с другой стороны, быстрее орлов пересекли золотистую от солнца лужайку, взлетели на мраморное крыльцо и пропали из виду.
Я белкой спрыгнул со своего насеста под вязами и стремглав пронесся по склону не хуже их, метеором обогнал Мину Лори и был у двери через пять минут после того, как они за ней скрылись.
Заморна в вестибюле отдавал распоряжения лакею. Когда он закончил, я вышел вперед. Его быстрый взгляд тут же меня заметил.
– Чарлз, подойди, – сказал герцог, но я попятился, испугавшись румянца, прихлынувшего в ту минуту к его щекам. – Проклятье! – воскликнул он, делая шаг ко мне. – Чего ты боишься? Я видел, как ты подслушивал, сидя на изгороди, и если сразу не вышиб тебе мозги, теперь-то зачем?
– Решительно незачем, Артур, – был мой ответ. – И я надеюсь, что у себя в доме ты будешь учтив и не пожалеешь для голодного гостя крошку-другую от своего завтрака.
Он наклонился и пристально поглядел мне в глаза, так что наши лица почти соприкоснулись. Я поцеловал его впервые за много лет. Герцог тут же отпрянул и провел пальцами по губам, словно мое прикосновение их осквернило, и в то же время улыбнулся почти дружески.
– Вот что, мартышка, – сказал он, – теперь твои пронырливые глаза большого вреда причинить не могут, и не беда, что ты здесь. Однако, сударь, поймай я тебя тут неделю назад – затоптал бы насмерть.
– Охотно верю, – ответил я, очень довольный, поскольку любопытство мое достигло белого каления.
Герцог царственной поступью направился в дом, я за ним. Настежь – в обычной своей властно-нетерпеливой манере – распахнул он дверь, и на меня повеяло сладостным ароматом дворцовой залы, к которому примешивалась прохлада росистого утра, напоенная благоуханием свежих трав; благодарными ноздрями вбирая дивные запахи, я вошел в просторное высокое помещение со множеством больших окон – все они были открыты, дыхание и свет рождающегося дня струились на персидский ковер, алебастровые вазы с полевыми цветами, бархатные занавеси, колышимые легким ветерком, и все прочее великолепие вкуса, богатства и аристократичности.
Навстречу нам поднялась дама. Это очаровательное создание казалось истинным воплощением патрицианской грации. Все в ней восхищало: стройная, но величавая фигура, изысканная округлость форм, мраморная шея, чью лебединую царственность открывал маленький кружевной воротник, большие влажные синие глаза, завитые и уложенные венком волосы, такие густые и пышные, что вплетенные в локоны тонкие золотые цепочки с трудом удерживали их тяжесть; а более всего восхищала ее чарующая, завораживающая, пленительная улыбка.
– Мария Стюарт, Мария Стюарт, – прошептал я, вне себя от изумления и восторга. – Дивный призрак, обворожительный кумир. Но во имя небес, как это видение связано с Заморной?
– Что ж, моя католическая Эмили, – молвил герцог, беря даму за руки и касаясь губами ее губ, – вот я, твой и больше ничей, без обмана и притворства. Все закончилось. Сегодня вечером тайна будет раскрыта, и герцогская корона наконец увенчает это прекрасное высокородное чело.
– Мне нет до нее дела, – ответила дама. – Я никогда не мечтала об избавлении ради себя, только ради вас. И теперь, коли вы счастливы сбросить оковы, то счастлива и я. Однако вы наверняка на ногах со вчерашнего дня. Вечером будет время для важных дел, а сейчас – завтракать. Харриет, подавайте на стол. Бланш может идти к мисс Лори – я видела, что она направляется сюда с Газелью. Вы знаете, милорд, что я дала Эмили это восточное имя? Ваши глаза под ее бровями горят диким очарованием Востока.
Герцог улыбнулся и уселся рядом с Марией Стюарт на диван подле окна.
Покуда они так сидели, я прошел сзади и шепнул Заморне в ухо: «Бедная Генриетта», ибо меня терзали самые дурные предчувствия.
– Бедная Генриетта! – передразнил он, ничуть не тронутый моими словами. – Да, она сейчас свела бы очаровательные бровки, стала бы такой печальной, такой умоляющей, подняла бы ко мне свое удивительное личико с носиком, словно выточенным из слоновой кости, властным открытым лбом и золотыми кудрями. А затем ее светло-карие глаза сверкнули бы через такую бурю слез! Она стиснула бы мою руку тоненькими пальчиками и зарыдала, точно ее сердце разбито. Но так не годится, верно, Эмили? Думаю, хорошо, что Кунштюк раз или два встревал между нами, иначе я не ручался бы за свой стоицизм, хотя больше всего мне хотелось смеяться. Итак, прочь это ревнивое облачко, моя королевская лилия, и смотрите веселей. Ваша улыбка, я часто это говорю, талисман, связывающий наши сердца одной лентой.
