Шарлотта Бронте - Заклятие (сборник)
Герцог улыбнулся и уселся рядом с Марией Стюарт на диван подле окна.
Покуда они так сидели, я прошел сзади и шепнул Заморне в ухо: «Бедная Генриетта», ибо меня терзали самые дурные предчувствия.
– Бедная Генриетта! – передразнил он, ничуть не тронутый моими словами. – Да, она сейчас свела бы очаровательные бровки, стала бы такой печальной, такой умоляющей, подняла бы ко мне свое удивительное личико с носиком, словно выточенным из слоновой кости, властным открытым лбом и золотыми кудрями. А затем ее светло-карие глаза сверкнули бы через такую бурю слез! Она стиснула бы мою руку тоненькими пальчиками и зарыдала, точно ее сердце разбито. Но так не годится, верно, Эмили? Думаю, хорошо, что Кунштюк раз или два встревал между нами, иначе я не ручался бы за свой стоицизм, хотя больше всего мне хотелось смеяться. Итак, прочь это ревнивое облачко, моя королевская лилия, и смотрите веселей. Ваша улыбка, я часто это говорю, талисман, связывающий наши сердца одной лентой.
– Тогда получайте ее, – ответила дама, улыбаясь со всей нежностью. – Надеюсь, ее власть реальна, а не придумана, ибо, сказать по правде, я немного испугалась этой хорошенькой девочки, которая отвечала мне так заносчиво и держалась так надменно и гордо при всей своей детской субтильности. Но смотрите, милорд, – продолжала она, вздрогнув, – там на лужайке ваши гости, они идут сюда. Это, верно, Эдвард, он очень похож на сестру, только у нее глаза карие, у него – голубые; даже рука, которую он сейчас поднес ко лбу, такая же белая и точеная. А второй, должно быть, Фидена – строгий и непреклонный принц. Не будь я вашей женой, я бы сейчас оробела.
– Клянусь Верховными духами! – проговорил Заморна с тихим многозначительным смехом. – Он сегодня и впрямь под завязку набит суровостью. Эй! Джон! Сюда! Эдвард, уклоните свои праведные стопы с прямой дороги в направлении этой стеклянной двери.
Они приблизились – Эдвард быстрой, нетерпеливой походкой, Джон медленнее. Оба прошли под низкой аркой и остановились перед Заморной и незнакомой дамой. Герцог выглядел исполином – хоть и пригожим, но безусловным Люцифером во плоти. Что-то исключительно темное, коварное, нехорошее затаилось в его взгляде, в изгибе губ, во всем его величавом облике. Фидена смотрел спокойно и ровно, Эдвард заранее горячился, готовый с порога ринуться в бой. Мой брат заговорил первым.
– Итак, джентльмены, – сказал он, – спасибо, что откликнулись на мое приглашение. Позвольте представить вам Эмили Инес Уэлсли, самого близкого и дорогого члена моей семьи.
– Твоя жена или сестра? – спросил Фидена.
– Конечно, жена, – с неприятной усмешкой произнес Эдвард Перси, – они у него по одной на каждый день недели, как бритвенные лезвия.
– Эдвард прав, – отвечал Заморна, отвешивая ироничный поклон. – Эта дама – моя жена.
Фидена сел, на мгновение подпер голову рукой, затем поднял глаза и проговорил очень тихо:
– Итак, Адриан, именно это ты и хотел нам сообщить? Меня огорчает твое непостоянство, которое, на мой взгляд, граничит с безумием и заставляет тебя совершать крайне жестокие поступки. Один раз ты уже стал убийцей, мой друг. Мне казалось, твои чувства при виде цветка, завядшего у твоих ног, были не столь завидны, чтобы желать их повторения.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, Джон, – произнес Заморна с тем же спокойствием. – Ты имеешь в виду Марианну. Она была хрупким подснежником, но, уверяю тебя, о досточтимейший из Солонов нашего времени, не моя хладность заморозила ее лепестки.
– Разумеется, – перебил мистер Перси. – Она умерла от чахотки, и, полагаю, Мэри предстоит уйти со сцены таким же образом, хотя, если я хоть немного ее знаю – и хотел бы я видеть человека, который меня опровергнет, – она скорее перережет горло себе или кому другому.
– Давно ли эта дама носит твое имя? – продолжал Фидена. – Кто первая по старшинству: принцесса Флоренс, принцесса Генриетта или принцесса Инес?
– Эмили – главная султанша, – ответил Артур. – Она, как ни юна, носит кинжал за поясом[35] уже пять лет. Однако мне нет нужды говорить больше: вот идет благородный свидетель моих слов.
В комнату как раз вошел Фицартур. Он направился к отцу.
– Эдвард, чей ты сын?
– Ваш и маменькин. – Малыш указал на даму.
– Отлично. А сколько тебе лет?
– Четыре года.
– Прекрасно. Ну, господа, что вы скажете на это свидетельство?
– Я скажу, что вы – мерзавец, распутник и эгоист, – ответил мистер Перси. – Почему мы узнаем об этом только сейчас? Почему мою сестру короновали ангрийской королевой, если это право принадлежит другой? Почему, храня секрет на протяжении пяти лет, вы не сберегли его на столетие? Заморна, вам это с рук не сойдет! Говорю прямо, сэр, я не откажусь без борьбы от возможности стать дядей будущего короля. Вам придется пройти через огонь, прежде чем эта дама докажет свое первенство. Так и знайте! Я вас предупредил, и я бросаю вам вызов!
– Должен сказать, – заметил Фидена, – никогда еще на моей памяти не всплывал на свет поступок столь бесчестный и безобразный. Адриан Уэлсли, я глубоко о тебе скорблю. Ты избрал путь самого черного предательства. Более того, ты действовал низко. Теперь ты угодил в собственный капкан. Бедствия спорного престолонаследия, ужасы внутреннего раздора – вот что оставишь ты Ангрии. Горькое питье ты приготовил – так пей же его до последней капли!
– Отлично! – вскричал Заморна со смехом. – Браво! Какое благородство! Легион казаков сюда – аплодировать суду Радаманта! Иоахим[36] говорит: «ура!» северных орд несравнимо по мощи ни с чем, что ему доводилось слышать, но твой добрый, мудрый, взвешенный приговор достоин еще более рьяных возгласов. Называть ли тебя Солоном или Драконом, Джон? Мне кажется, ты склонен скорее к драконовским, нежели к солоновым мерам. Да и ты, наш юный Юпитер! Грози отмщеньем, обрушивай громы, прикуй Прометея к скале, пригвозди его своими зазубренными молниями, поручи ненасытному коршуну клевать его неистребимую печень! Ха! Ха! Ха! Жаль, Эмили, они не знают, сколь напрасны их пламенные обличения. Радамант, ты сидишь на троне Аида, но стенающие тени исчезли. Ни один преступник не ожидает твоего суда. Фурии улетели, каждая по своим страшным делам; шипение их змей, крики истязуемых доносятся издалека, и более ни один звук не нарушает тишину Тартара. Судья, ты остался в одиночестве. Так отдохни хоть ненадолго от своих суровых обязанностей. А ты, Юпитер, брось сотрясать Олимп своими громами. Никто их не слышит. Боги и полубоги – если простой смертный вроде меня смеет указывать олимпийцам, – давайте утолим разыгравшийся голод, прежде чем заняться этим делом подробнее. Сытые люди обычно доброжелательней. Геба, исполни свой долг! Фиал небесной влаги к эфирной трапезе! Помилуй Бог, дитя, ты не понимаешь? Что ж, тогда оставим героический штиль: Харриет, детка, подай кофе.
