Гелена Мнишек - Прокаженная
— Ах, значит, им можно даже влюбиться… — иронически усмехнулся майорат. — Может, им можно и обвенчаться?
— Вальди, что ты говоришь?
— Я только спрашиваю. Итак, ему можно с ней флиртовать, а ей можно в него влюбиться. Вы, тетя, ничуть не против, и он это видит. Тогда чего же вы злитесь? Преисполненный самых лучших чувств, он взял каурых, а вам оставил гнедых — наверняка решил, что будущая теща простит ему такую мелочь.
— Что ты говоришь?!
— Правду.
— Неужели?..
— Вот именно, — сказал Вальдемар, глядя, как бледнеет пани Идалия.
— Он посмел мечтать о Люции?!
— А почему бы и нет? — усмехнулся Вальдемар. — Он человек весьма отважный.
— Это невозможно! Да нет, что ты! Это верх нахальства!
— Тетя! Он видел, что вы не против, так чего же от него требовать? Смело можно сказать: «Veni, vidi, vici!»[29]
— Вальди, откуда ты все знаешь? — недоверчиво спросила баронесса.
— От дедушки. Он больший знаток природы человеческой, нежели вы, тетя. Впрочем, я и сам видел достаточно.
Вальдемар расхаживал по комнате. Одна мысль не давала ему покоя: будь Пронтницкий другим человеком, порядочным, он и тогда, даже люби он Люцию по-настоящему, не смог бы получить ее руки, потому что принадлежал к «низшему» классу…
— Что за варварские предрассудки! — говорил он себе. — Выходит, Эльзоновская уже в силу того, что она Эльзоновская, не может стать какой-то там Пронтницкой. Дикость… Но будь Пронтницкий другим человеком, здесь никогда не появилась бы Стефа… И она тоже — «не того круга»… Проклятье!
Баронесса наконец справилась с собой:
— Вальди, почему ты только что говорил, что мы, я и Пронтницкий, оказали тебе некую услугу?
— Потому что я искал случая от него отделаться.
— Ага, и этот случай тебе подвернулся… Значит, ты еще раньше…
— Ну, конечно. Не думаете же вы, тетя, что я зол на него лишь из-за сегодняшней его выходки? Или вы хотите, чтобы он оставался и далее?
— После всего, что я узнала, — спаси Господи! Но ведь ты не можешь просто взять да и указать ему на дверь?
— Я найду способ совершенно недвусмысленно дать ему понять, что он здесь не ко двору.
Вошел Яцентий и сказал, что Бенедикт явился. Пани Идалия сказала Вальдемару по-французски:
— Я хотела, чтобы он объяснил, почему отдал коней. Но теперь оставляю его тебе.
Вальдемар пожал плечами:
— Виноват не Бенедикт, а управитель. Я бы вам, тетя, посоветовал преспокойно ехать в Обронное и выкинуть все из головы. — Не дожидаясь ее ответа, он повернулся к камердинеру: — Прикажи Бенедикту запрягать караковых, — когда Яцентий вышел, Вальдемар спросил: — С вами едет только Люция?
— Нет, еще и Рудецкая.
Губы Вальдемара гневно покривились:
— Тетя, вы могли бы называть ее не столь официально…
Баронесса осуждающе взглянула на него и хотела что-то ответить, но Вальдемар быстро поклонился:
— Я пойду распоряжусь, чтобы подавали…
XIV
Прогуливаясь по парку, Вальдемар Михоровский остановился над водой. Внезапно горячий солнечный лучик сверкнул сквозь зеленое переплетение ветвей.
— Странный лучик! Кольнул, как иглой. Будь я суевернее… Боже, что за ерунда!
И пошел дальше, удивляясь, что не может собраться с мыслями — случайный солнечный промельк взволновал его:
— Что означает это знамение и почему я так стараюсь его истолковать? Солнечный лучик…
Перед мысленным взором его мелькнули Стефа и рядом с ней Пронтницкий. Пожав плечами, он проговорил, смеясь:
— Ну и дурак же я! Солнечный лучик? Значит, нужно взять да согреться.
Потом он глянул в сторону озера:
— Вот хотя бы эти ласточки — порхают и стараются захватить на крылья столько радуги, сколько смогут. А ведь совершенно неразумны! Вот так и следует пользоваться жизнью — не упустить ни одного солнечного лучика, без колебания завладеть каждой радугой.
За озером, на дороге, обрамленной высокими стенами спелой пшеницы, он разглядел головы и спины коней, верхнюю часть желтой «американки». В ней сидели двое, темными силуэтами рисовавшиеся на фоне золотой нивы.
Вальдемар весело рассмеялся:
— Еще один, освещенный солнцем!
Ужин проходил в молчании, пан Мачей был апатичен, Вальдемар холоден, Пронтницкий — неспокоен.
Эдмунд никак не рассчитывал застать здесь майората. Еще больше он смешался, увидев, что дамы уехали. При пани Эльзоновской и Люции он чувствовал себя не в пример свободнее. Еще только войдя в столовую, он заметил, как скованно держатся оба Михоровских, и решил притвориться, будто ничего не замечает. Он начал было с деланной веселостью вспоминать о своей учебе в сельскохозяйственной школе, представляя в лицах соучеников. Заметив, что это производит мало впечатления на обоих Михоровских, стал обращаться главным образом к пану Ксаверию. Понизив голос, он спросил:
— Дамы сегодня не вернутся?
— Наверно, нет, — ответил пан Ксаверий. — Они поехали в Обронное, и там обычно остаются ночевать.
— Жаль.
— О чем вы так жалеете? У вас ведь нет к ним срочных дел?
— Отчего же? Есть, и весьма срочное дело.
— Любопытно узнать, какое? — шутливым тоном поинтересовался пан Ксаверий.
В его голосе Эдмунд ощутил, однако, еще и нотку иронии и подумал: «А с этим сегодня что стряслось?»
— Что же у вас за дела такие? — переспросил пан Ксаверий. Поужинав исключительно плотно, он был в самом добром расположении духа.
Пронтницкий покрутил головой:
— О, этого я никому не могу сказать.
— Вот даже как? Хо-хо! А которой из дам это касается, могу я узнать?
— У меня конфиденциальное дело к моему идеалу, — с загадочной улыбкой сказал Эдмунд.
— А какого же характера дело, могу я спросить, не боясь показаться нескромным?
— Вы чересчур любопытны. Ну, допустимая жажду поведать ей, как скучал без нее, и узреть румянец на ее личике.
Вальдемар, слышавший все, едва превозмог желание вышвырнуть Пронтницкого за дверь. Быть может, его удержал умоляющий взгляд пана Мачея.
— Ах, как вы уверены, что румянец зальет ее щечки! — заметил пан Ксаверий. — А вдруг вам не удастся вызвать румянец на ее нежном личике?
— Вы сомневаетесь? Паненки всегда, словно мухи на мед, летят на нежные словечки, а уж краснеть умеют, когда им вздумается. Особенно к этому Стефа склонна.
Уж я-то знаю…
Тут Эдмунд заметил, что зашел слишком далеко, и умолк.
Но Вальдемар больше не в силах был сдерживаться. Он сломал в пальцах сигару, засыпав табаком скатерть, резко встал, извинился перед паном Мачеем и вышел.
Старый Михоровский, пожелав доброй ночи двум оставшимся, тоже покинул зал. Задетый их поспешным уходом, Пронтницкий враз потерял доброе расположение духа, а старый приживальщик, подавая ему на прощанье руку, подумал: « А не перегнул ли ты палку, хлопчик?»
