Кальман Миксат - Миклош Акли, или история королевского шута.
Вот и верь присловью, что нет человеку удачи! Однако как поседел, как сморщился старый Лаубе. Он нес на одной руке какой-то странный зеленоватого сукна мундир и брюки, в другой держал отороченный золотой бахромой кивер.
Дюри, улыбаясь во весь рот, поспешил навстречу старику, но добрые голубые глаза папаши Лаубе уставились на него с удивлением, не узнавая.
- Здравствуйте. Господин Лаубе! Или не узнаете меня?
- Почему же? Узнаю, узнаю! Голос ваш например очень даже знакомый. И как я в самом деле мог вас забыть? Это же вы, мой маленький, замечательный венгерский мальчик. Ах вы, мой милый, так это вы!? А я, знаете ли, забыл. Да вы уже самый настоящий солдат. И какой стройный да складный. И даже при шпаге! Ой, видно совсем слабы стали мои глаза, коли не признал я вас! Только по голосу и угадал, потому что слух у меня еще совсем хороший. Конечно, у такого старого осла, как я, уши сохраняются молодыми дольше всего. А ведь когда-то у меня и глаза были зоркие, как у орла. В самых любимых егерях его императорского величества ходил. А сколько мы охотились в Ишле с ним вместе. И с вашим папочкой, вечная ему память. Ну, а как же вы здесь-то оказались, барич?
- Да вот хотел вас посетить, господин Лаубе. Только вижу - не ко времени. Вон вы службой заняты.
- Несу императору мундир гессенского полка, потому что сегодня на обед мы ждем князя Гессенского. А у них, у государей, такое глупое обыкновение заведено, принимать гостя в мундире его гвардейского полка. И вообще глупое это ремесло - управлять государством. Но не трудное. И уж коли не наскучило оно мне до сих пор, не менять же мне его на старости лет? Можно сказать - сойдет этакая работа и за отдых. Уши-то у меня, слава богу, хорошие, хозяйский колокольчик еще издалека слышу. Великое благодарение господу богу, что уши у меня такие. Ну, а вы-то, барич, по какому делу здесь оказались?
- Хотел своего наставника, господина Акли, проведать, да вот слышал будто с ним беда приключилась и что нет его теперь здесь. Поэтому решил вот к вам, господин Лаубе. Заглянуть, порасспросить, что и как?
- Как? Разве вы не знаете? - удивленно вскричал камердинер и положил мундир и брюки на мраморные перила, взглянув на свои золотые часы, висевшие на толстой массивной церии. - Ну что ж, есть у меня еще несколько минут. Так вы в самом деле ничего не знаете? Ох, конец бедному господину Акли. Написал какое-то дурацкое стихотворение, а за него беднягу щелк (он рукой показал, как ключом запирают дверной замок), и вот сидит он где-то в прохладном местечке, один бог знает - где. И неизвестно еще, увидит ли когда вновь свет божий. Потому что у господина Акли были крылышки, как принято говорить. Он и парил на них. А это никогда до добра не доводит. Куда лучше, когда у человека не крыльев, зато есть уши...
По мере того, как папаша Лаубе все больше входил в раж, Дюри оценил все выгоды ситуации и все больше пятился спиной к мраморным перилам, на которых лежала гессенская гусарская униформа его императорского величества. Воспользовавшись тем, что старый камердинер был подслеповат, он улучил момент, когда старик Лаубе закашлялся, и одним ловким движением вложил прошение Миклоша Акли в карман зеленоватого гессенского мундира, не переставая все время причитать:
- Ах, бедный дядя Акли! Ах, бедный Акли! И как же ему помочь?
- А никак ему не поможешь. И не ломайте над этим попусту голову. Если груша до времени свалилась с дерева, обратно на ветку она уже не вскарабкается.
- А может он и не виноват ни в чем вовсе?
- С точки зрения груши это не имеет значения. Упала ли она, потому что сгнила, или даже пусть была крепкая, да ветром ее сбило. Но дело ее все равно плохо. И точка. Ну, ладно, и хватит, а теперь мне пора нести мундир, потому что его императорское величество будут одеваться. Вы дождетесь меня, барич?
- Не, господин Лаубе, не дождусь. Я хотел к вам заглянуть всего на одну минутку. Потому что мне надо спешить обратно к себе, в Винернойштадт. Вы наверное знаете?
- Конечно. Но вы же всегда вхожи к нам. Можете навестить еще и графа Коловрата, которого император теперь назначил вашим попечителем. А как ваша сестричка? Слышал я, что выросла и стала красивой барышней.
- Спасибо, хорошо. Только не говорите графу Коловрату, господин Лаубе, что я здесь был и без разрешения обратился к вам и тем более - хотел повидать господина Акли. Нежелательно, чтобы его величество или граф Коловрат меня за это отчитали.
- Одним словом, вы здесь инкогнито! - рассмеялся папаша Лаубе. - Ну ладно, ладно. Никому слова не скажу. Собственно говоря у меня и нет языка-то настолько я привык держать его за зубами. Знаю, что у меня - только уши. А языка - нету.
Папаша Лаубе исчез в глубине коридора с гусарским мундиром и брюками в руке, а Дюри, уверенный, что блестяще справился с задачей, прямиком отправился в Винернойштадт, не дожидаясь конца парада и приезда гессенского князя, которому предстояло отобедать в красной столовой Лаксенбергского дворца.
Между тем уже сильно пылила дорога со стороны Вены, откуда полагалось появится блестящему кортежу и длинной веренице экипажей и всадников. Часовой на башне караулил миг, когда подать сигнал, возле орудий уже стояли артиллеристы, чтобы дать приветственный салют, кони гусаров Планкенштайна нетерпеливо рыли копытами землю, но Дюри все это ничуть не волновало. Он думал. Что вот император начнет одеваться, уже натянул на себя мундир и вдруг слышит, что-то хрустит в кармане. Смотрит: какая-то бумаженция, читает ее. Сердце его смягчается, и он тотчас же шлет конного нарочного, который через миг помчится во весь опор с приказом немедленно освободить узника Миклоша Акли. Ой, только бы он не примчался в Винернойштадт раньше него: Дюри хотел бы переброситься словом- другим с вышедшим на свободу Акли.
И он заторопился домой. Не слишком подолгу отдыхая по пути в трактирах, так что очень скоро очередной камешек, выпущенный им из пращи, застучал, запрыгал по полу камеры Акли. Миклош жадно принялся читать бумажку, примотанную ниткой к камешку: "Ваше письмо положил в карман императору. Думаю, результаты последуют"
И они последовали. Очень даже скоро. В том смысле, что в одну из ночей Акли тайно перевели в какую-то другую тюрьму. А господина Бернота - в виду его "подорванного здоровья" - отправили на пенсию. А поскольку здоровье у начальника было как у быка, он принялся гадать, какая же у него болезнь. Скорее всего император нашел письмо в своем мундире, но вычитал из него не про невиновность Акли, а про то, как плохо охраняют узников в тюрьме Винернойштадта.
Тем временем и в Венгрии заметили, что не впервые уже честнейших людей, будто какие-то драгоценности, венское правительство для надежности упрятывает от глаз людских под замок. Достаточно проявить симпатии к Наполеону, и человек вдруг исчезает из общества, и никто не знает - куда. Так что венгерский парламент в острой дискуссии потребовал, чтобы венгерские политические заключенные были будимы венгерскими судами.
