Кальман Миксат - Миклош Акли, или история королевского шута.
У начальника тюрьмы кроме двух зрелых девиц был еще и сын, кадет военного училища. Хотя родители его жили в том же самом городе, где находилось училище, он, как и все остальные кадеты, жил в казарме. Однако преподаватели училища водили дружбу с господином Бернотом, и если дома у Бернотов резали гуся, или матушка катета делала вкусный пудинг, юному Эдуарду разрешали увольнение вне очереди. И Эдуард так часто и подолгу бывал дома, что однажды, сделав уроки, принялся насвистывать мелодию венгерской народной песни "Майский жук, мой желтый майский жук". Будто запах тлеющего в печи на степном хуторе кизяка щекочет ноздри теленка, так и песня эта заставила Дюри Ковача при звуках венгерской песни навострить уши. Обрадованный, он подбежал к своему однокашнику-немцу и вцепился в его плеча, будто тот что-нибудь у него украл.
- Откуда у тебя эта песня, "камерад"?
- У отца в тюрьме узник сидит один. У него научился.
- Венгр?
- Да, венгр. Некий Миклош Акли.
Дюри побледнел, сердце его громко забилось, но, не желая выдать себя перед немцем, он изобразил, насколько мог, равнодушие на лице и сказал:
- Имя обычное. Что тебе Пал, или Петер. Жаль только, что венгр. А ты не знаешь, за что он сидит?
- Ну, вот скажешь тоже! - отмахнулся Эдуард. - Отец никогда не болтает о служебных делах.
- А как же ты с ним познакомился?
- Отец очень любит его. В обеденный час и вечером часто велит привести его к нам из камеры, и он обедает у нас, вместе с нашей семьей.
- Видать славный человек твой отец, - заметил Дюри Ковач, тронутый словами камерада.
- Еще бы! Он, друг мой, два ордена имеет.
- Ордена - черт с ними. Не в них дело.
- Но и узник тоже приятный человек. Играет на фортепьяно, поет, насвистывает. Шиллера и Гете наизусть читает. Очень образованный. И весельчак.
- А посторонних к нему пускают?
- Нет , запрещено.
- И где же он сидит? В каком крыле здания?
- В южном.
- Можешь показать мне его окна?
- Говори в единственном числе об окнах. Узники живут не в апартаментах. В каждой камере только одно окно. Да и то маленькое.
- Ладно, покажи мне его. Эдуард.
Эдуард немного задумался, не совершает ли он какого нарушения, не идет ли против начальства и государства.
- А зачем тебе? - спросил он нехотя.
- Как зачем? - отвечал Ковач, - я тоже хочу несколько песен выучить. А потом под его окном спою ему несколько венгерских песен, может быть это доставит ему какое-то удовольствие. А иначе, что я еще могу сделать для него, даже если буду знать, где его окно?
- Это уж точно, - успокоенный, согласился Эдуард. - Только не услышит он ничего. Сам увидишь. Как высоко его окно.
- Ну ты за это не бойся: венгерское ухо всегда расслышит венгерскую песню, где бы далеко она ни прозвучала.
- Ладно, мне-то что. Покажу тебе его окно как-нибудь.
И вот в один прекрасный день в окошко камеры Миклоша Акли влетел. Громко стукнувшись об пол. Камешек. Упал к самым ногам узника. Завернут был камешек в бумажку. Акли поднял ее, развернул и прочитал на ней написанное.
"Я здесь, дядя Акли. Не прикажете ли чего? Целую руку. Дюрка".
Ох как обрадовался Акли этому письмецу! Подбежал к окну, замахал платком мальчику, который стоял с рогаткой в руках подле вечнозеленой туи.
Затем Акли спустился назад в камеру, набросал несколько строчек на бумажке и, завернув в нее камешек, сбросил его вниз. А написал он вот что: "Привет, Дюрка! Значит все же нашел меня? Плохи мои дела, братишка. Приходи, когда сможешь, напишу Илушке письмецо, а ты переправь его дальше".
С того для Дюрка часто приходил к бастионам, и камни прилежно летели вверх-вниз, как почтовые голуби. Акли слал свои письма в Вену, а Дюри отправлял с помощью камешков, выпущенных из рогатки, ответы Илушки в тюремную камеру. Из этих писем Акли узнал о многом, что происходило на белом свете. Узнал (а это в свою очередь Илушка выспросила у министра двора графа Коловрата, который теперь замещает Акли в роли попечителя), что император очень сильно рассержен на Акли (почему? - этого не знает даже и Коловрат), и что император никаких писем от Акли не получал, да и не стал бы их читать, потому что даже имя его нельзя называть его величеству. Девушка писала также о том, что невыносимый барон Сепеши стал часто наведываться теперь в пансион, ухаживает за ней, присылает цветы и конфеты, в последнее время одевается как франт ( а выглядит он в этой красивой новой одежде так странно, что просто смех берет). "Положение сделалось настолько невыносимым, - писала Илушка, что я попросила Коловрата о помощи. После чего Коловрат велел мадам Сильваши больше не позволять барону встречаться со мной и что это приказ самого императора". В каждом письме были также и всякие нежности и намеки между строк на их последний разговор в городском парке, и надежды на будущее, когда она на словах скажет больше - не важно скоро или не скоро это будет - какое это имеет значение? Это "какое имеет значение" - стоило многого и рождало сладостные мысли в голове Акли. Он тих в тесной тюремной камере расцветали цветы и ночью снились сладкие сны. Кроме того, почти в каждом письме была приписка, а иногда и две, где вперемежку была написана всякая всячина: "Следите за своим здоровьем и пишите чаще. Я много думаю о вас. Здесь в Вене ходят слухи, что Наполеон разводится со своей супругой и женится на дочери нашего императора Марии-Луизе. Маленькую шляпку с цветами сирени, которая вам так нравилась, представьте себе, изгрызли мыши".
Камешки рассказывали много интересного, и Акли мало-помалу стал понимать, что к чему. Что если его прошение, и в самом деле, император не получал? И что может быть Бернот их вообще не отсылал? Больно уж вся его дружба с узником не походила на настоящую. Чего же тогда он от него хотел? И вообще, что им от него нужно? Почему не передают его дело в суд? Почему не объявляют ему, в чем он виноват. Чтобы он мог защищаться на суде. А так он даже не знает. Что говорить, с чего начинать. Ведь вообще все это дело - запутанная коварная интрига, кончик нити которой он тщетно ищет в своих мыслях денно и нощно. Император так рассержен на него, что даже имени Акли нельзя арии нем упоминать? Непостижимо! За что? С ума можно сойти. После долгих раздумий Акли решил, что напишет императору еще одно, последнее письмо. Только на сей раз без ведома Бернота. Но каким образом? В один из дней вскоре он спросил Дюри, знает ли тот какой-нибудь способ передать письмо императору, чтобы оно наверняка попало ему в руки?
Дюри все той же пращей прислал ему ответ:
- Лично передам ему. Пишите.
Итак Акли составил еще одно прошение на классическом, изящном латинском языке, такое, каких может быть даже послы не сочиняли. Дюри же впервые почувствовал желание совершить подвиг, когда на его плечи возложили такую ответственную задачу- доставить прошением самому императору. Ну что ж, доставит, даже если бы все черти из преисподней попытались помешать ему! Так он хотел отплатить добром за добро, которое его ментор сделал для мальчика и его сестренки.
