Алексей Пазухин - КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия)
Вотъ онъ пріѣдетъ сейчасъ, войдетъ, конечно. Что ему сказать? Какъ его встрѣтить?
Катерина Андреевна поежила плечиками, словно ей холодно стало, и улыбнулась.
Она сама любитъ его, очень любитъ, съ перваго раза произвелъ онъ на нее впечатлѣніе, но вѣдь она замужемъ. При мыслѣ о мужѣ Катеринѣ Андреевнѣ стало немножко грустно. Бѣдный онъ!... Что то онъ дѣлаетъ теперь? Пріѣхалъ, узналъ страшную новость, да такъ, чай, брякнулся объ полъ. Ему и въ голову не придетъ, что жену увезли силой, онъ подумаетъ, что она убѣжала. Прислуга видѣла гусара Черемисова, и Лука Осиповичъ поскачетъ къ этому гусару, вызоветъ на дуэль, пожалуй, убьетъ и безъ всякой дуэли, — онъ человѣкъ добрый, душевный, но онъ вспыльчивъ, горячъ, ему удержу нѣтъ, когда онъ разсердится. Ну, а потомъ? Потомъ онъ узнаетъ правду и поѣдетъ къ Скосыреву. Опять дуэль...
Катерина Андреевна вообразила картину этой дуэли, и вздрогнула, когда въ воображеніи ея Скосыревъ представился окровавленнымъ, убитымъ. Увы, мужа такимъ она но представляла и не жалѣла его?. . Очень ужь онъ „сѣръ“, какъ выражалась нѣсколько разъ Глафира въ интимныхъ бесѣдахъ съ барыней. Именно сѣръ, простъ очень. Тяжелая армейская служба, походы, казармы, стоянки по деревнямъ, недостатокъ средствъ наложили на него печать угрюмости, дикости, неуклюжести, а потомъ, когда службу въ кавалеріи пришлось бросить за недостаткомъ средствъ, пошла суровая трудовая жизнь въ деревнѣ, работа чуть не наравнѣ съ мужикомъ, скопидомство, лишенія, а для увеличенія средствъ къ жизни приходилось служить по выборамъ, для чего необходимо было ухаживать за дворянами-избирателями, за вліятельными людьми въ уѣздѣ; это клало отпечатокъ нѣкотораго приниженія, раболѣпства, чуждаго природѣ Луки Осиповича, то есть приходилось ломать себя, а это, конечно, раздражало и портило характеръ. Веселаго въ жизни съ мужемъ Катерина Андреевна не находила, а пламенная любовь его только тяготила ее. Ей было жаль своей „загубленной“ жизни, а о томъ, что ея жизнь загублена, ей твердили и уѣздныя дамы, и франты, за нею ухаживающіе, и Глафира, особенно — Глафира. Такой ли жизни была она достойна по своей красотѣ! Ей бы вотъ это имѣніе, этотъ вотъ домъ, тысячи душъ крестьянъ, блескъ, роскошь, наслажденія... Да, но она вѣдь не бросила мужа, ни разу не подавала даже повода быть недовольнымъ ею, ревновать ее, и если теперь она въ этомъ домѣ Павла Борисовича Скосырева, то не по своей волѣ. Что же ей дѣлать? Кричать, бить стекла, звать на помощь? Изъ этого ровно ничего не выйдетъ, это будетъ только смѣшно. Ну, а если онъ войдетъ къ ней, что ему сказать? О, она встрѣтитъ его ледянымъ холодомъ, она постоитъ за свою честь! Если онъ позволитъ какое нибудь насиліе, то она, какъ львица, будетъ защищать себя. Она задавитъ его, своею длинною косой, какъ это она читала въ какомъ то восточномъ романѣ. Тамъ красавица невольница такимъ образомъ задушила взявшаго ее въ плѣнъ пашу, любя какого то грузинскаго князя красавца. Въ романѣ съ плѣнницы содрали кожу и послѣ этой пытки убійцу паши зашили въ мѣшокъ и бросили въ море. Да, но вѣдь это гдѣ то въ Турціи, а здѣсь кожу не сдерутъ и въ море не бросятъ. Пожалуй, нѣтъ надобности и косой душить: во-первыхъ, Павелъ Борисовичъ не скверный старый паша, а вовторыхъ, нѣтъ никакого грузинскаго князя, ради котораго можно было бы такъ отчаянно защищать свою честь...
— Ѣдутъ! — крикнула Глафира, вбѣгая въ комнату.
Катерина Андреевна вздрогнула и очнулась отъ своихъ думъ.
— Фу, какъ ты напугала меня, глупая! — проговорила она. — Кто ѣдетъ? Чего ты, какъ бѣшеная, вбѣжала и кричишь?
— Баринъ здѣшній ѣдутъ!
Катерина Андреевна взглянула въ окно.
Шестерикъ вороныхъ лошадей съ двумя форрейторами маршъ-маршемъ мчалъ тяжелый закрытый возокъ. На козлахъ съ кучеромъ сидѣль саженный гайдукъ въ синей черкескѣ, въ папахѣ съ краснымъ верхомъ. Тройка сѣрыхъ лошадей, запряженная въ сани, едва поспѣвала сзади, везя Скворчика, Порфирія и двухъ егерей, встрѣтившихъ барина на ближайшей станціи.
Возокъ описалъ полукругъ по широкому двору, мимо высыпавшей дворни, и остановился у параднаго крыльца, на нижней ступенькѣ котораго безъ шапокъ стояли управляющій, дворецкій и два лакея.
Гайдукъ на ходу спрыгнулъ съ козелъ и отворилъ дверцу возка. Въ дорогой собольей шубѣ, въ какой то ушастой шапкѣ изъ коричневаго трипа вышелъ Павелъ Борисовичъ, далъ поцѣловать руку управителю, кивнувъ головой на поклоны дворни и направился въ комнаты.
— Непремѣнно сюда сейчасъ придутъ, — замѣтила Глафира.
— Ты думаешь? — спросила Катерина Андреевна.
— Непремѣнно войдутъ.
Катерина Андреевна подошла къ зеркалу, поправила прическу, кружевной воротничекъ и постаралась придать своему лицу выраженіе строгости. Это выраженіе ей не удалось, и она попробовала сдѣлать его только печальнымъ. О, наука владѣть лицомъ далась Катеринѣ Андреевнѣ, не даромъ въ ней текла польская кровь. Впрочемъ, наука эта дается женщинамъ всѣхъ націй, особенно когда онѣ любятъ и хотятъ, чтобы ихъ любили.
— Подай мнѣ мою накидку, свѣжо здѣсь, — приказала Катерина Андреевна, и Глафира подала барынѣ ту самую накидку изъ синяго бархата на бѣличьемъ мѣху, опушенную горностаемъ, въ которой она приняла Черемисова и въ которой была увезена. Накидка эта очень шла къ ней, какъ вообще идетъ бархатъ и горностай къ блондинкамъ. Не успѣла еще Катерина Андреевна завязать на груди шелковые бѣлые шнурки, которыми поддерживалась накидка, какъ въ комнату вошла Матрена. Поклонившись барынѣ, она тономъ какой-нибудь плохой актрисы, изображающей придворную даму, проговорила:
— Господинъ мой, Павелъ Борисовичъ приказали спросить васъ, сударыня, могутъ ли они войти къ вамъ засвидѣтельствовать почтеніе?
Катерина Андреевна колебалась одну минуту и отвѣтила:
— Проси.
— Они при семъ извиняются, что войдутъ въ дорожномъ костюмѣ.
— Проси.
Съ поклономъ той же „придворной дамы“ Матрена удалилась.
— Мнѣ уйти, матушка барыня? — спросила Глафира.
— Оставайся тутъ.
Дверь отворилась, невидимыми руками, на обѣ половинки, и вошелъ Павелъ Борисовичъ, одѣтый въ венгерку изъ сѣраго бархата со шнурами, въ рейтузы и высокіе сапоги, отороченные мѣхомъ. Сдѣлавъ два шага отъ двери, онъ низко поклонился Катеринѣ Андреевнѣ.
— Простите, что я, не умѣя преодолѣть желанія тотъ же часъ видѣть васъ, вхожу по дорожному, — проговорилъ онъ.
— Вы здѣсь въ своемъ домѣ и вольны дѣлать, что вамъ угодно, — отвѣтила Катерина Андреевна, опустивъ глаза и нервно перебирая пальцами кисти бѣлыхъ шнурковъ накидки. — Я вѣдь не гостья здѣсь...
Павелъ Борисовичъ взглянулъ на Глафиру.
