Алексей Пазухин - КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия)
Скосыревъ не договорилъ и быстро подошелъ къ гусару.
— Черемисовъ, отъ твоихъ вѣстей зависитъ его судьба: удача — я отдаю ему Надежду, неудача — я выгоню его вонъ и сію же минуту отправлю дѣвченку въ костромскую вотчину, да и отодрать еще велю. Ну, Черемисовъ, говори!
Гусаръ улыбнулся.
— Счастье господину купцу, въ часъ онъ попалъ.
— Какъ? — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, хватая Черемисова за руку.
— Да такъ. Катерина Андреевна у тебя въ „Лаврикахъ“ подъ надзоромъ и на попеченіи Матрешки. Черемисовъ, голубчикъ, никогда не сплошаетъ.
Павелъ Борисовичъ бросился къ гусару и схватилъ его въ объятія.
— Аркаша, милый, родной, да неужели это правда? Да? Неужели? ты увезъ ее?
— Еще какъ! Никто и не видалъ, никакой погони... Но послѣ объ этомъ, послѣ, а теперь ѣсть и пить, я умираю отъ голода, отъ жажды, отъ усталости!
Павелъ Борисовичъ обнялъ Черемисова, поцѣловалъ, крѣпко сжалъ ему руку и торжественно проговорилъ:
— Вотъ тебѣ моя рука, Черемисовъ, и вотъ тебѣ моя клятва: даю честное слово дворянина, что я исполню для тебя все, что бы ты не пожелалъ, аминь!
Павелъ Борисовичъ позвонилъ въ серебряный колокольчикъ.
— Сказать, чтобы дюжину шампанскаго подали къ ужину, лошадей мнѣ къ двумъ часамъ ночи, тройку и позвать Шушерина.
Когда лакей вышелъ, Павелъ Борисовичъ подошелъ къ Латухину, безмолвно стоявшему въ углу и съ удивленіемъ прислушивавшемуся ко всему, что тутъ говорилось.
— Латухинъ, вы попали именно въ часъ, — заговорилъ Павелъ Борисовичъ, весь сіяя, ликуя и словно выростая. — Мой другъ, Аркадій Николаевичъ Черемисовъ, привезъ мнѣ радостную вѣсть и ради этого я исполняю ваше желаніе, отпускаю Надю...
— Павелъ Борисовичъ! — воскликнулъ Латухинъ, захлебываясь.
— Постойте. Завтра же мой довѣренный сдѣлаетъ бумагу и Надя получитъ вольную, а деньги, которыя вы заплатите мнѣ за нее, я подарю Надѣ на приданое. Я не хочу, чтобы моя крѣпостная выходила безприданницей.
Латухинъ бросился къ ногамъ Павла Борисовича, но тотъ поднялъ его.
— Вотъ его благодарите, гусара этого лихого.
Сіяющій Латухинъ подошелъ къ Черемисову.
— Спасибо вамъ, господинъ офицеръ, русское спасибо, поклонъ до земли! Радостнымъ вѣстникомъ явились вы и ангеломъ избавителемъ для меня!
— Очень радъ, голубчикъ! — смѣясь, отвѣчалъ Черемисовъ. — Вотъ продуюсь въ карты, прокучусь до тла, такъ вы мнѣ денегъ дадите подъ заемное письмо до оброка. А?
— Сколько угодно, ваше благородіе!
— Ты забылъ, Аркадій, что мой бумажникъ всегда къ твоимъ услугамъ, — сказалъ Скосыревъ.
— Вотъ еще, стану я у своего деньги занимать, да особенно при такихъ обстоятельствахъ! Словно плату за услугу получу. Да мнѣ и не надо пока, есть, а тамъ откуда нибудь съ неба упадутъ. У купца вотъ займу. А сегодня пить съ купцомъ будемъ, помолвку его отпразднуемъ. Хорошенькая у тебя женка будетъ, купчикъ, честное слово! Одѣть ее куколкой, такъ хоть на показъ!
Иванъ Анемподистовичъ не зналъ, что дѣлать отъ нахлынувшаго вдругъ счастія. Онъ то плакалъ, то смѣялся, каждую минуту подходилъ благодарить Скосырева и Черемисова. Когда первый приливъ радости немного прошелъ, Иванъ Анемподистовичъ сообразилъ, что господа пригласятъ его участвовать въ приготовляемомъ ужинѣ и позовутъ пожалуй Машу, о чемъ и намекалъ уже Черемисовъ. Это было очень не желательно Ивану Анемподистовичу: онъ боялся, что Маша можетъ выдать себя и вотъ онъ попросилъ Павла Борисовича отпустить его и Машу, чтобы обрадовать старуху мать.
— Хорошо, поѣзжай себѣ, мнѣ все равно, — охотно согласился Скосыревъ. Ему не до того было.
Вошелъ Шушеринъ.
— Прощаю я тебѣ, лисица старая, твои проказы, — обратился къ нему Павелъ Борисовичъ. — День сегодня такой, случай такой. Надежду я отпускаю на волю и завтра же по имѣющейся у тебя довѣренности соверши въ палатѣ вольную и выдай вотъ купцу, а деньги перодашь потомъ мнѣ, — я ихъ подарю невѣстѣ на приданое.
Павелъ Борисовичъ, смѣясь, обратился къ Латухину:
— Ты этому волку старому много не давай за его хлопоты, а то вѣдь онъ ограбитъ тебя. Ну, ступайте. Шушеринъ, отпустить съ нимъ Надежду!
Низко кланяясь Павлу Борисовичу, вышелъ счастливый Латухинъ.
— На свадьбу насъ позови! — крикнулъ ему въ догонку Черемисовъ.
Только что затворилась за Латухинымъ дверь, какъ Павелъ Борисовичъ снова бросился обнимать Черемисова.
— Никогда, Аркадій, я не забуду твоей услуги, никогда! — говорилъ онъ, цѣлуя пріятеля и пожимая ему руку. — Разскажи же какъ было все? Какъ чувствуетъ себя Катерина Андреевна? Что она говоритъ?
Черемисовъ подробно разсказалъ о похищеніи Коровайцевой, восхваляя удаль и находчивость Скворчика.
— Привезли мы ее въ Лаврики и сдали Матронѣ и уѣхавшей съ Катериной Андреевной добровольно дѣвкѣ. Ну, конечно, были слезы, угрозы, истерика, а въ концѣ концовъ красавица, думается мнѣ, рада этому приключенію.
— Рада?
— Думаю. Во первыхъ, я убѣжденъ, что ты нравишься ей, а во вторыхъ, ей Богу, женщины любятъ такія приключенія, особенно женщины съ темпераментомъ Катерины Андреевны. У нея въ жилахъ польская кровь, она огневая, а жизнь въ хуторишкѣ съ этимъ медвѣдемъ ей не понутру. Повѣрь, что кончится тѣмъ, что она полюбитъ тебя и будетъ твоею по доброй волѣ.
Скосыревъ ходилъ по комнатѣ большими шагами.
— Мужъ не узнаетъ, что она у меня? — спросилъ онъ.
— И въ голову ему не придетъ. Не сегодня, такъ завтра онъ прискачетъ въ Москву, будетъ искать меня, вызоветъ на дуэль...
— Ты будешь подвергаться изъ за меня опасности, — замѣтилъ Павелъ Борисовичъ.
— Удивительное дѣло! Не все ли мнѣ равно, изъ за кого подвергаться опасности? Очень даже радъ. Во всякомъ случаѣ веселѣе умереть на дуэли, чѣмъ отъ какой нибудь лихорадки или горячки. Ты пожалуйста не придавай значенія моему „подвигу“ — пустое дѣло, не болѣе.
Послѣ ужина съ громаднымъ количествомъ вина, Черемисовъ бросился въ постель и сію же минуту заснулъ, какъ убитый, а Павелъ Борисовичъ, сдавъ управленіе домомъ Шушерину, поскакалъ въ „Лаврики“.
Во второмъ этажѣ громаднаго барскаго дома въ сельцѣ „Лаврики“, въ помѣщеніи, которое занимала когда то покойная мать Павла Борисовича, поселилась Катерина Андреевна. Глафира находилась при ней; Матрена, какъ сторожевой песъ, спала на полу у двери отведенной для подневольной гостьи комнаты; Порфирій былъ помѣщенъ въ передней, съ приказомъ никуда не отлучаться и никого въ верхній этажъ не пускать. Почтительная съ гостьей до раболѣпства, Матрена услуживала ей, глядѣла ей въ глаза, поминутно справлялась, не нужно ли ей чего, но смотрѣла такими глазами, что въ нихъ видна была рѣшимость каждую же минуту употребить насиліе и власть, еслибъ Катерина Андреевна задумала проявить желаніе уйти изъ дому или даже сойти внизъ. Молодая женщина понимала это и не пыталась показывать свою самостоятельность. Она поплакала, два раза упала въ обморокъ, потомъ крѣпко заснула на лебяжьемъ пуховикѣ подъ бархатнымъ на пушистой лисицѣ одѣялѣ, попросила, проснувшись, теплой воды, вымылась, надѣла свѣжее бѣлье, захваченное предусмотрительною Глафирой, и спросила чаю и покушать.
