Барбара Картленд - В горах мое сердце
— Благодарю вас, — ответила Эрайна. — Я уверена, что вы прекрасно все обдумали за нас обоих.
Маркиз подумал, что она очень сговорчива, и чтобы доставить ей удовольствие, предложил:
— Мне хотелось бы, чтобы вы сели поудобнее, пока я стану вам рассказывать о своей семье. В Шотландии будут ожидать, что вы это знаете. Опишу вам своего отца. Подозреваю, что вы найдете его таким же пугалом, каким он с детских лет был для меня.
Эрайна пересекла комнату и уселась в большое удобное кресло возле камина.
Маркизу было неспокойно, он не сел, а принялся ходить по комнате, излагая историю своей жизни.
— Дед мой приучил моего отца к мысли, что мир создан специально для него, — начал он. — Таково большинство шотландских вождей. Столетиями они упивались властью, и хотя власть эта была отнята у них британцами, в собственных кланах они господствуют беспредельно.
Он немного помолчал, подумав, что по отношению к его отцу сказанное особенно верно. И продолжал:
— Когда мой отец вступил в права наследования, он стал самым влиятельным во всей Шотландии главой клана, к тому же самым богатым и крупным землевладельцем.
— Я слышала о нем и о вашем замке, — вставила негромко Эрайна.
Маркиз удивился, но не высказал своего удивления и продолжал:
— Он возродил старинные обычаи, древние церемонии и таинственность, окутывавшую вождей кланов в прошлом. Как только был снят запрет на ношение тартанов, он одел в килты всю свою прислугу и всех горцев в окрестностях замка.
Рассказывая, маркиз думал о том, с какой горечью восприняли шотландцы запрещение носить национальную одежду, которая во многих отношениях была частью их верований. Она так много значила для них, что они обмакивали лоскуты традиционных тартанов в чаны с грязью или краской и нашивали такие лоскуты на нелепые, с их точки зрения, штаны. Они считали, что таким образом надувают британцев и высмеивают их законы.
Когда запрет на одежду шотландских горцев был в 1782 году отменен, она первым делом вошла в обиход у англизированных помещиков, обитателей Шотландской низменности и солдат шотландской гвардии.
Но мало-помалу значительное число горских кланов последовало примеру Макдононов, и теперь большинство горцев щеголяло гордо и блистательно в килтах и пледах.
Маркиз попытался облечь все это в слова, чтобы Эрайна могла лучше понять страну, которую ей предстояло увидеть.
Но он говорил и чувствовал, насколько сам он мало знает о горах Шотландии — о Хайленде, с которым расстался много лет назад.
Внезапно он ощутил вспышку гнева из-за того, что в возрасте двадцати семи лет его возвращают туда как пленного раба. Ему придется столкнуться с непереносимым владычеством отца, с постепенным подавлением собственной личности, если он не станет, защищать и себя самого, и самостоятельность своего образа мыслей.
— Когда вы попадете в Килдонон, — произнес он вслух, — и убедитесь, что земля вертится в соответствии с причудами моего отца, даже солнце сияет и приливы и отливы совершаются по его команде, вот тогда вы и поймете это место гораздо лучше, чем теперь из моего рассказа.
Только после того, как он выговорил эти слова — выговорил их с гневом и ненавистью, — заметил он, что Эрайна спит.
Увлеченный своими мыслями, он не обращал внимания на то, что она уже давно не перебивала его ни словом, ни вопросом.
Увидев, что глаза ее закрыты, он понял, что она совершенно измоталась за эти дни, в особенности, за сегодняшний.
Она пережила расставание с матерью в лечебнице, потом долгие часы стояла на ногах, пока на нее примеряли платья.
Потом еще одно суровое испытание — отъезд вместе с ним.
Возможно, благодаря своему кельтскому происхождению почувствовал он, как она была смущена и напугана, когда он остановил лошадей возле дома, где находилась его квартира.
Он понял также, что за обедом она нервничала в страхе сказать или сделать что-то, к чему он отнесется с неодобрением.
Очевидно, она впервые обедала наедине с мужчиной. Ему, пожалуй, следовало бы держаться с ней с большим пониманием и сочувствием, но он не знал, как это сделать.
Обычно он обедал наедине с женщинами, разговор которых блистал двусмысленностями, а взгляды пробуждали страсть.
Маркиз попросту не мог припомнить, когда ему доводилось сидеть за трапезой с женщиной, которая не старалась бы вызвать в нем желание и своим поведением не предлагала себя.
«Эрайна еще ребенок, — размышлял он. — Я должен не только научить ее, как себя держать, но и защитить от того, что могло бы напугать ее, а такого, без сомнения, будет немало».
Он стоял и смотрел, как она спит, опустив голову на мягкую шелковую подушку, такая юная и беззащитная.
Он обратил внимание, что ресницы у нее, кажущиеся очень темными на бледном лице, не накрашены, как у Олив, а темны от природы и слегка золотятся на самых кончиках.
То были ресницы очень юного существа, и маркиз ощутил, что дело не только в молодости и хрупкости: эта девушка напоминает изящную фигурку из дрезденского фарфора, которую легко разбить, если обращаться с ней неосторожно.
Он открыл дверь и взял Эрайну на руки, чтобы отнести в свою спальню.
Он все еще раздумывал, как устроить так, чтобы Чампкинс не узнал, что они спали отдельно, однако теперь, когда Эрайна уснула, не было необходимости посвящать ее в заговор.
Он опустил девушку на кровать, уже застланную на ночь.
Подумал, не разбудить ли ее, чтобы она могла раздеться и лечь, но она спала так крепко и сладко, что ему стало жалко это делать.
Вместо этого он снял с нее туфли, потом умело расстегнул платье и стянул с нее.
С улыбкой сказал себе, что впервые раздевает женщину, совершенно в этом не заинтересованную.
Он уложил ее и укрыл простыней, обратив при этом внимание на худобу, которая так поразила, по словамЭрайны, мадам Селесту. Девушка и в самомделе чересчур легка для своего возраста и роста. Он укрыл ее до самого подбородка, и по тому, как поднималась и опускалась ее грудь, понял, что разбудить ее могли бы гораздо более сильные и настойчивые движения, чем его собственные в эти минуты.
Постоял и посмотрел на нее сверху вниз. Потом взял с постели одну из подушек и прихватил свою ночную рубашку и халат, оставленные Чампкинсом на кресле.
Подошел к шкафу и нашел там, как и ожидал, два сложенных одеяла — на случай если ему понадобилось бы укрыться потеплей.
Держа все это в руках, маркиз погасил свечи у кровати и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Диван в гостиной был большой и удобный, а маркиз тоже устал, так как из-за Олив почти не спал предыдущую ночь; он полагал, что уснет сразу, но на самом деле бодрствовал почти до полуночи.
