Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

— Вы беседовали наедине? — осведомился Антоний.

— Да, в старом финикийском дворце, который он приспособил под резиденцию, — ответил Антилл. — Дворец стоит так близко к морю, что при волнении брызги летят прямо в окна. Что не позволяет беседовать тихо, я уж не говорю — шепотом. Но мы остались наедине, не считая, конечно, телохранителей. Он сидел небрежно, нога на ногу. Предложил мне стул и завел разговор.

— Ну, и о чем разговор? — настаивал Антоний.

— Да ни о чем. Нечего вспомнить. При этом он все время смотрел на меня, но исподтишка, притворяясь, будто вовсе не смотрит.

— Да, — припомнила я, — это его обычная манера.

— Подарки он осмотрел очень тщательно, обод у золотого блюда прощупал. А потом сказал, что не может согласиться с тем, чтобы ты поселился как частное лицо в Афинах, потому что поклялся обезопасить от тебя этот город.

Антоний нервно ерзал, что было совсем ему не свойственно.

— Ты отдал второе письмо? — спросил он, не выдержав.

— Да.

Юноша порылся в дорожной суме и вытащил тот самый свиток. Первоначальная печать была сломана, но появилась новая.

— Вот. Он прочел и написал ответ прямо на нем, очень быстро. По-моему, всего пару слов. Сказал, что это для тебя лично.

— Ну, и что там? — спросил Антоний, взяв письмо.

— Не знаю. Правда, не знаю. Он не сказал.

— Вот как?

Антоний вертел письмо в руках. Мы смотрели на него.

Наконец он медленно сломал печать, развернул свиток. Взгляд его пробежал вниз, к концу теста. Что бы ни было там написано, лицо его на миг застыло.

— О! — вырвалось у него.

Потом Антоний скатал свиток и засунул за пояс.

— Ну, может быть, в другой раз нам повезет больше, — пробормотал он с неуверенной улыбкой. — Я горжусь тобой, сын, ты прекрасно справился с нелегким поручением.

Он поднял чашу и предложил выпить за Антилла.

Вечер прошел за беседой под доброе фалернское. Я следила за тем, чтобы чаша Антония была постоянно наполнена, и надеялась, что он основательно напьется. Но, к моему огорчению, он проявлял редкостную сдержанность, а под конец вечера объявил, что хочет сегодня спать у себя.

— У меня голова болит, так что лучше мне пойти туда. Там тише, подальше от обычного дворцового шума.

Антоний кликнул Эроса и неспешно удалился.

Я подождала, пока пройдет достаточно времени, и украдкой направилась к его покоям. Удивленный Эрос дал мне проскользнуть мимо него в спальню. Вообще-то я рассчитывала, что Антоний спит — все-таки выпил он немало, — но как бы не так. В спальне горели лампы, он сидел и читал. Увидев меня, удивился.

— Что-то не спится мне сегодня одной, — промолвила я извиняющимся тоном. — Лучше я останусь у тебя: прилягу на этой кушетке, твою больную голову тревожить не стану.

— О, — сказал он со своей неизменной ласковой улыбкой, — моя голова не так уж и болит. Я не стану ссылать тебя на кушетку.

Последовал обмен любезностями и всякого рода экивоками, после чего мы улеглись в кровать вместе (хотя, чтобы незаметно сделать задуманное дело, кушетка подошла бы мне больше). Он потушил все лампы, но, к счастью, стояло полнолуние, и света в помещении было достаточно. Вскоре по равномерному дыханию я поняла, что он уснул.

Тихо, со всей возможной осторожностью, я слезла с кровати и пробралась к его одежде. Письмо, как и ремень, лежало под наброшенной сверху туникой: я запустила руку под нее и стала нашаривать кожаный футляр. Это получилось без труда. Так же осторожно я подобралась к окну и развернула свиток, чтобы луна светила прямо на него.

Неожиданно Антоний повернулся, и я замерла. А вдруг он заснул недостаточно крепко и заметит, что я делаю? Казалось, он пробуждается, и я не осмеливалась шелохнуться. Но нет: он всхрапнул, погружаясь в еще более глубокий сон. Прождав для верности еще несколько минут, я снова подняла письмо к свету и прочла:

Мой дорогой брат, обращаюсь к тебе, как это принято между братьями. Сим уведомляю: я готов сделать то, что дозволяет мне честь. Смерть, верная моя подруга, скрепит наши взаимные обязательства, если ты гарантируешь жизнь царице. Я с радостью обменяю свою жизнь на ее. Я готов поверить, что, дав единожды слово, ты его сдержишь. Пусть она живет, прошу тебя. Умоляю тебя.

Заручившись твоим словом, я тут же выполню свое обещание. Я приветствую тебя в смерти и с радостью предлагаю тебе свою смерть.

А ниже, сразу под подписью и личной печатью Антония, небрежным почерком было набросано несколько слов:

Делай, что хочешь. Ее не спасет ничто. Император Г. Цезарь Divi Filius.

Меня всю, вплоть до носа и кончиков пальцев, пробрало холодом. Антоний сделал это предложение, не поставив меня в известность. А Октавиан, который требовал у меня жизнь Антония, отказался, когда Антоний предложил ее сам. Он не знает, чего хочет. Разве что доказать, что меня можно заставить предать Антония? Он чудовище!

Дрожа, я свернула письмо, положила его на место и сама вернулась в постель, к Антонию. Мне очень хотелось разбудить его и обнять так крепко, как я никогда еще его не обнимала.

Но я решила, что лучше дать ему поспать.

Глава 48

Приближалась самая жаркая солнечная пора. Наступил июль, месяц Цезаря, и в первый день мы собрались вокруг его статуи в покоях Цезариона, чтобы совершить подношения и обратиться к нему с просьбами. Наш сын уже должен был добраться до побережья Красного моря и ждать там корабль, который в середине июля доставит его в Индию. После его отъезда я не получала о нем никаких известий. Несколько дней назад ему исполнилось семнадцать. Я благодарила Исиду за то, что она послала мне его, и молила оказать ему покровительство. Не подобает обращаться с одной и той же просьбой ко многим богам, но Цезарь стал богом совсем недавно, и я решила, что не грех попросить и Исиду.

Согласно донесениям, Октавиан покинул Птолемеи и теперь двигался на юг: предполагали, что он скоро достигнет Яффы. Ирод не только приветствовал его как героя, но выделил ему в помощь войска, припасы и проводников. Октавиан вел с собой все свои легионы: в кои-то веки он действительно выступил в поход во главе могучей армии и командовал, а не отсиживался в тылу или отлеживался в больничном шатре. Пришел его час, однако сохранялась надежда от него откупиться. Ему наверняка докладывали о том, что я собираюсь сжечь сокровища; если создать у него преувеличенное представление о наших силах и готовности к сопротивлению, он может счесть переговоры более выгодными для себя. В лучшем случае мы могли рассчитывать на полное отстранение от власти меня и Антония, но воцарение Цезариона или Александра с Селеной. За это Октавиан получил бы мои сокровища и заплатил своим солдатам. Так мы оба, не проливая крови, достигнем своих целей: Октавиан обогатится, а я сохраню независимый (разумеется, номинально) Египет под властью династии Птолемеев. Египту придется расстаться со своей силой, но страна все-таки будет существовать. Это казалось возможным.