Вики Баум - Гранд-отель
— По-моему, «Саксония» не обанкротится и в том случае, если слияние не состоится.
— Конечно. Разумеется. Я и не говорю о банкротстве. Но нам придется во многом себя ограничить. Мы должны будем уволить рабочих прядильного цеха. Нам придется… Ах, да что уж там говорить. Я должен добиться объединения. Ради этого я и приехал сюда. Должен добиться — и точка. В этом деле есть… есть еще и внутренние пружины. Речь идет о сферах влияния в пределах нашей фирмы. Понимаете, о чем я говорю? В конце концов, вся наша фабрика построена благодаря мне, мной все было организовано. И за это полагается награда. Старик дряхлеет. А мой деверь меня не устраивает. Я говорю с вами совершенно откровенно. Вы ведь знаете этого парня? Мы с ним не сработаемся. Малец приехал из Лиона с такими замашками, которые мне не по нутру. Я не люблю блефовать. И не выношу очковтирателей. Я заключаю контракты на солидной основе. И не строю карточных домиков! И пока что я на своем посту, и придется им со мной считаться!
Доктор Цинновиц с острым любопытством смотрел на генерального директора, который сказал больше того, за что мог отвечать.
— В нашей отрасли вы имеете репутацию в высшей степени корректного предпринимателя, — заметил он вежливо, с некоторым сожалением. Прайсинг опомнился. Он взял со стола папку и суетливо затолкал ее обратно в портфель.
— Итак, мы с вами сошлись на том, что переговоры состоятся завтра, — продолжал Цинновиц. — Мы постараемся, насколько возможно, ускорить подписание предварительного договора. Если бы я знал еще… Послушайте, — сказал он после минутной паузы, во время которой что-то обдумал, — не могли бы вы дать мне кое-какие письма из вашей папки? Самые многообещающие, те, что были написаны в начале всей этой истории. Сегодня после обеда у меня беседа со Швайманом и Герстенкорном. Не вредно будет, если… Я, конечно, покажу им не всю переписку, а только отдельные письма.
— Это невозможно, — ответил Прайсинг. — «Берли и сын» требуют от нас строжайшего соблюдения коммерческой тайны.
Цинновиц только усмехнулся.
— Все воробьи в Берлине уже чирикают о вашей коммерческой тайне, — сказал он. — Впрочем, воля ваша. Hic Rhodus, hic salta[7]. Если мы извлечем выгоду из переговоров с манчестерцами, то дело еще можно спасти. Это единственный пункт, в котором можно привести в равновесие ваши порядком пошатнувшиеся взаимоотношения с хемницкими трикотажниками. Надо как бы невзначай, ненароком подсунуть Швайману одно-два письмеца. Мы их тщательно отберем, не сомневайтесь. Сделаем копии. Но решать — вам. Ответственность несете вы.
Опять на Прайсинга взваливают ответственность! А ведь он еще не переварил сорок тысяч марок, которые на свою ответственность выделил Ротенбургеру для покупки акций; эти сорок тысяч так и давили тяжелым камнем под ложечкой — у Прайсинга и в самом деле на нервной почве началась изжога, а в висках жарко застучала кровь.
— Не нравится мне это. Темное дельце, — сказал он. — Ведь переговоры с Хемницем мы начали давно, гораздо раньше, чем завертелась эта петрушка с Берли. И я ни словом не обмолвился о ней Герстенкорну. И вдруг дело примет новый оборот. Если в Хемнице сочтут, что мы придаток английской фирмы, — а, похоже, к тому идет, — то какой я вообще найду предлог, чтобы показать им нашу переписку с англичанами? Нет уж. Я на такое не пойду…
«Туп, как баран», — подумал доктор Цинновиц и, щелкнув замком, закрыл свой портфель.
— Ну что ж, — сказал он, слегка поморщившись, и встал.
И вдруг Прайсинг все переиграл.
— У вас есть человек, который мог бы перепечатать несколько писем? Я, пожалуй, поручил бы вам сделать три-четыре экземпляра под копирку. Оригиналы останутся у меня. — Прайсинг произнес это быстро и так громко, словно хотел кого-то перекричать. — Нужен надежный человек, который умеет держать язык за зубами, — продолжал он. — Кроме того, мне нужно кое-что продиктовать, кое-какие соображения, которые понадобятся мне на переговорах. Здесь, в отеле, есть машинистки, но они меня не устраивают. У меня такое впечатление, будто они выбалтывают все коммерческие тайны здешнему портье. Я хочу заняться делами вскоре после обеда.
— К сожалению, все работники моей канцелярии в это время заняты, — холодно и немного удивляясь ответил Цинновиц. — У нас сейчас разрабатывается сразу несколько больших дел, и мои люди уже которую неделю работают сверхурочно. Впрочем, погодите-ка! Я же могу прислать к вам Флеммхен. Это именно то, что вам нужно. Я вызову ее по телефону.
— Как, вы сказали, ее зовут? — Прайсингу чем-то не понравилось странное, похожее на прозвище имя.
— Флеммхен. Фламм-вторая. Сестра моей секретарши фройляйн Фламм, мы ее зовем Фламм-первая. Фламм-то первую вы знаете? Она служит у меня уже лет двадцать. Флеммхен тоже часто для нас печатает, когда канцелярия не справляется с объемом работы. Я и в служебные поездки брал ее с собой, если старшая сестра почему-либо не могла поехать. Она очень работящая, да и неглупа. Копии нужны мне к пяти часам. И тогда я обо всем переговорю с вашими хемницкими партнерами. За ужином, совершенно неофициально. Пускай Флеммхен принесет копии лично мне, в канцелярию. Сейчас я пойду поговорю по телефону с Фламм-первой и попрошу ее прислать сюда сестру. На какое время вы назначили завтрашние переговоры?
Доктор Цинновиц и генеральный директор Прайсинг, два корректного вида господина с двумя изрядно потертыми портфелями в руках, вышли из зимнего сада, миновали коридор и прошли в холл, где множество похожих на них людей с такими же, как у них, портфелями вели такие же разговоры. Но кое-где в холле уже мелькали и дамы; свежие после ванны, по-утреннему свеженадушенные, с аккуратно подкрашенными губами, они с элегантной беспечностью натягивали перчатки, перед тем как выйти через вращающуюся дверь на улицу, где серый асфальт уже был омыт желтым солнечным светом.
Направляясь через холл к телефонным кабинам, Прайсинг услышал вдруг, как кто-то назвал его имя. Бой номер 18 бежал по коридору и звонким, по-мальчишески ломким голосом выкрикивал:
— Господин директор Прайсинг! Господин директор Прайсинг из Федерсдорфа! Господин директор Прайсинг!
— Сюда! — окликнул боя Прайсинг, протянул руку и принял телеграмму. — Извините, — сказал он Цинновицу, на ходу вскрыл депешу и начал читать. Под волосами по голове у него пробежал холодок, он машинально надел шляпу. В телеграмме значилось: «Договор с фирмой «Берли и сын» окончательно отклонен. Бреземан».
«Нет смысла. Незачем вызывать секретаршу, доктор Цинновиц. Нет смысла. С Манчестером все кончено, — думал Прайсинг, но сам тем временем по-прежнему шел в направлении телефонных кабин. Он сунул телеграмму в карман и стиснул ее в кулаке. — Нет смысла. Незачем копировать письма». Он хотел произнести эти слова вслух, но не произнес. Откашлялся — в горле все еще першило от паровозной угольной сажи после вчерашнего переезда в паршивом поезде.
