Марина Струк - Обрученные судьбой
Он нежно коснулся губами сперва ее одного глаза, стирая влагу с ее ресниц, потом другого. Затем прошелся легкими поцелуями по всему лицу.
— Открой глаза, — попросил Владислав, и Ксения подчинилась. Взмах ресниц, и он буквально утонул в этой завораживающей лазури, дивясь, как мерно стучит сердце, когда она в его руках. — Ты открыла мне свою душу. До самого потайного уголка. И я хочу открыть тебе свою. Эта тайна, что гложет меня уже несколько месяцев, не моя. В нее посвящены только я, пан Матияш и мой дядя-бискуп, узнав обо всем на исповеди моего отца. Надеюсь, ты будешь бережливо хранить ее, моя драга, как хранишь мое сердце в своих руках.
Ксения кивнула робко, и он тогда прижал ее к себе крепче, приблизив губы к самому ее уху, будто опасаясь, что кто-то еще может ненароком услышать то, что он собирался ей открыть ныне.
— Помнишь, ты как-то спросила меня, отчего мы не можем остаться в Белобродах? Отчего не отдать ординатство брату, коли по старшинству так положено, коли так принято с негласных времен?
Ксения кивнула, со стыдом вспоминая, какую бурю закатила тогда, подсчитав, что они должны уезжать из вотчины вскоре.
«Я бы желала, чтоб мы вечно жили тут! Разве это невозможно? Разве не можешь ты отказаться от своего наследства, вернуть брату ту, что положено законом? Где это слыхано, чтобы младший брат шел наперед старшего? То против Бога, против законов людских! Отчего бы тебе не остаться тут, в Белобродах, со мной? Мы были бы так счастливы здесь, так покойны. Или тебе земли и почет превыше меня?!»
Владислав ничего не ответил тогда. Развернулся и ушел, давая ей время остыть и спуститься к нему в гридницу, ласкаясь, как кошка, уже сожалея о своих словах. И вот ныне…
— Я не могу тебе дать ответа на твой вопрос: что превыше для меня — эти земли или ты, моя кохана, — прошептал он ей в ухо и крепче сжал ее локти, уже заранее угадав, что она захочет отстраниться от него после таких слов. — Не могу, потому что это самый страшный для меня выбор. Самый тягостный! Ты — в моем сердце, в моей душе, в моей крови. Ты — часть меня. Но и эти земли тоже — в моем сердце, душе и крови, в самом моем нутре. Как и должно быть у Заславских. Как и долг перед родом, перед гербом, наконец. Я не могу отказаться от этих земель, ибо только Заславский может владеть ими, таков закон моего рода, такова воля моего отца и моих предков. Только Заславский!
Ксения ахнула потрясенно, в тот же миг догадавшись о том, о чем ей хотел сказать ныне Владислав, едва сдерживая горечь, поднимающуюся в груди.
— Все верно, моя драга. Юзеф — не сын моего отца. Юзеф не крови Заславских…
1. Соответствует русской поговорке — цыплят по осени считают
Глава 41
Спустя несколько дней в Замок пришел праздник Рождества католической церкви. Еще с самого утра слуги суетились, готовя большую залу к предстоящему празднеству, что состоится после вигилии, на которую собирались и господа, и слуги. В кухне Замка полным ходом шло приготовление множества блюд, в том числе и мясных, которых уже с сегодняшней ночи можно будет ставить на стол. Выкатывались из подвала большие бочки с вином или сваренным этой осенью пивом, ставились на специальные козлы в коридоре около кухни, чтобы можно было разливать напитки в кувшины и подавать на стол господам.
В Замок съезжалась шляхта со всех окрестных местечек и земель. Ксения вот уже два дня наблюдала со стены, как медленно тянутся разные колымаги, проносятся по уже разъезженной дороге сани. Гостей размещали в соответствии со статусом — кого-то селили в большие покои, некоторым доставалась небольшая спаленка в башне. Отдельные покои приготовили для епископа Сикстуша, которого ждали в Святочные дни.
Кое-кого из прибывших Ксения уже встречала в этих стенах, кто-то был ей незнаком до сих пор, но все они с нескрываемым любопытством наблюдали за ней и на совместных трапезах, и в зале, где проводили вечера. Она постоянно чувствовала на себе эти взгляды, и ей становилось немного не по себе всякий раз от этих ощупывающих ее глаз, пытающихся, казалось, проникнуть внутрь нее, заглянуть в самую душу. Ксения же старалась со всеми быть любезной, несмотря на их явное отчуждение и вежливую отстраненность.
— Ничего, — говорил ей Владислав с твердой убежденностью в голосе. — Они примут тебя. Они непременно примут тебя!
После, уже примеряя платье, что ей предстояло надеть к празднеству, Ксения смотрела на себя в большое зерцало (то самое, которое когда-то так напугало ее) и с удивлением отмечала, как изменилась за эти месяцы, что она провела в этих землях. Покажи ей то, что она видела ныне в слегка мутном и неровном отражении, еще хотя бы полгода назад, Ксения ни за что бы не признала в этой паненке, что глядела на нее из зерцала саму себя. И как шляхте не признать ее со временем, если она сама уже сомневается, кто она — боярышня московитская или панна.
Швеи и гафорки {1} постарались на славу, готовя Ксении гардероб, в том числе вот это самое платье из рулона той дивной шелковой ткани, что когда-то привез Владислав ей в подарок. При каждом движении шелк переливался разными цветами в свете свечей, меняя оттенок с небесно-голубого на цвет речной волны в ясный солнечный день. Ткань платья была расшита жемчугом и бусинами серебряного и голубого цвета диковинными узорами по корсажу, рукавам и подолу. Мелкие жемчужинки речные были даже на тонкой белой кисее, что прятала от посторонних глаз грудь в глубоком вырезе, а также выглядывала из разрезов шелка на длинных узких рукавах у кисти и стояла небольшими буфами на локте.
Ксения расправила подол платья аккуратно ладонями, переводя сбившееся дыхание. Нет, не работой мастериц была так поражена она, хотя, разумеется отдавала им должное, и не богатством платья — в Московии она частенько носила одежды, расшитые золотом и камнями побогаче этих, оттого невыносимо тяжелых. Нет, Ксения с трудом верила ныне, что эта женщина, что смотрит на нее из зерцала — она, Ксения Никитична, некогда московитская боярышня.
Женщина в отражении была другой. Тонкая и хрупкая, она тем не менее высоко держала голову, а спину прямой. Глаза сверкали в свете свечей каким-то странным светом. В них читалось многое: и собственное превосходство, и дерзость, и едва гасимая на губах улыбка. Все, чего не было ранее у той, прежней Ксении, взращенной подчиняться и быть в тени, подавлять свои желания и чувства.
Теперь она стала другой. Она изменилась. Не было никаких сомнений, что коли б довелось кому из родичей увидеть ее случайно, повстречаться даже нос к носу, едва ли те признали бы. Как едва признавала себя Ксения ныне. Владислав изменил ее, и эти перемены коснулись не только платья.
