Линда Ли - Белый лебедь
— Я тоже рада была повидаться с тобой. Патриция, — проговорила она, обращаясь к пустой лестнице.
Грейсон покосился на закрытую дверь и повернулся к Софи. Нос у нее покраснел, прическа давно рассыпалась, но сейчас он сознавал одно — он ее хочет. Хочет обнимать ее, целовать. Провести пальцами по ее телу, чтобы она захотела его так же сильно, как он хочет ее.
— Софи, — Грейсон попытался обуздать свое тело железной волей, — вам нужно отдохнуть. Вы уже несколько часов с ней возитесь.
— Нет, — прошептала она, коснувшись единственного здорового места на лбу собаки.
Грейсон схватил ее за плечи и, ласково повернув: к себе, отвел волосы с ее лица.
— Дайте ей спокойно умереть.
Она с вызовом посмотрела ему в глаза.
— Нет! Я должна ее спасти. — И отстранилась от него.
Ее слова вертелись у него в голове. «Я должна ее спасти». Грейсон сомневался, что собака дотянет до утра.
Но немного позже, когда измученная Софи уже засыпала на своем стуле, собака открыла глаза.
Грейсон был потрясен. Некоторое время он сидел неподвижно и не отрываясь смотрел на собаку. Сердце у него сильно билось. Он протянул к ней руку — так осторожно, как будто от его прикосновения собака могла рассыпаться в прах. Пес с явным усилием обнюхал его пальцы и лизнул руку.
Дрожь пробежала у Грейсона по спине, в голове у него промелькнуло воспоминание о корзинках Софи, наполненных едой, о ее детских попытках спасти его — так же как теперь она спасала собаку.
Рука у него слегка дрожала, когда он положил пальцы на то место на собачьем лбу, к которому все время прикасалась Софи.
— Как ты думаешь, сумеет ли она спасти и меня? — раздался его шепот в тихой комнате.
Тихий стон вырвался из его груди, он выпрямился и провел рукой по лицу. Он ни за что не позволил бы кому-либо узнать о страхе и смятении, которые охватили его, когда отец услал его из дома. Не амбиции сделали его богатым, а отчаянное желание никогда больше не голодать и не жить в дешевых отелях. И не испытывать страх. Он ни за что не позволил бы кому-либо узнать, что до сих пор иногда просыпается по ночам в холодном поту, что кожа у него горит при воспоминаниях о прикосновениях крыс к его ногам. И — одиночество. Сравниться с голодом могло только это ужасное одиночество.
Он преодолел все это. Сейчас у него под рукой сколько угодно еды и много денег в банке. Он совладал со своими страхами. Он преуспел.
Но в последние дни по какой-то непонятной причине прошлое воскресло, и он только и делал, что предавался воспоминаниям, переводя часы назад, к тому времени, когда думал, что не выживет.
Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и прикоснулся к щеке Софи, смущенный теми чувствами, которые вызвала в нем ласка собаки. Когда она, вздрогнув, проснулась, он молча показал на собаку.
Софи отвела волосы с лица и ахнула. Собака тихо взвизгнула и попыталась завилять хвостом — едва заметно, но и этого было достаточно.
И тут из глаз Софи полились слезы. Она обняла Грейсона и поцеловала его прямо в губы.
— Ах, Грейсон! Мы ее спасли, — прошептала она, а потом осторожно прижалась лицом к собачьей шее.
Он вскочил со стула. Софи звала его, но он, не слыша ее, бросился вверх по лестнице, думая лишь о том, чтобы уйти.
Он направился прямиком в спальню, которую с некоторых пор считал своей. Но, неожиданно увидев вещи Софи среди своих, замер на месте. Как будто они уже живут вместе. Его лучшие высокие сапоги все еще стояли там, где он оставил их перед ее приездом. Ее прозрачный ночной пеньюар был беспечно переброшен через спинку стула, бумаги беспорядочно разбросаны на его столе.
Постель была не застелена, ящики наполовину открыты, ее белье валялось на кровати. Увидев это, он вспыхнул. «Это я от негодования», — сказал он себе, не желая признаться, что интимность этого беспорядка подействовала на него совсем в ином смысле.
Конечно, ему следует отправиться в отель или в клуб. Может быть, даже к Лукасу в его холостяцкую квартиру, чтобы глотнуть бренди. Но он знал, что не сделает этого. Захлопнув дверь, он стянул с себя рубашку и пошел к вместительному шкафу, где висела его одежда. Теперь он уже не удивился, увидев, что ее платья висят рядом с его костюмами, платья из мягкого бархата и атласа рядом с костюмами из плотной шерсти.
За эти годы у него было много женщин. Но он никогда не оставлял их до утра. Он предпочитал просыпаться утром один. Он никогда не возбуждался при виде интимных принадлежностей женского туалета. При виде женской одежды, смешанной с его одеждой. Он вырос в доме, полном мужчин, — матери запрещалось входить на мужскую половину дома.
Грейсон с усилием выбросил все это из головы, выбрал чистую рубашку, бросил ее на кровать, пошел в свою личную ванную комнату и повернул кран. Горячая вода, от которой исходил пар, быстро наполнила тазик. Грейсон взбил пену, достал свою самую острую бритву, провел ею по ремню, висящему на стене, и принялся за бритье. Привычные движения помогли ему успокоиться. Порядок. Состояние, в котором и должен находиться мужчина.
Узел напряжения рассасывался.
Пройдясь бритвой по лицу, он уперся ладонями в раковину и наклонился к фарфоровому тазику.
Что она с ним делает?
Как могло случиться, что его упорядоченный мир внезапно словно перевернулся?
Но когда Грейсон поднял голову, то увидел в зеркале не свое отражение — он увидел Софи, стоящую в дверях.
— Я беспокоилась, — прошептала она каким-то странно хриплым голосом. — Вы ушли так неожиданно.
— Это лишнее.
У него мелькнула мысль, что он голый по пояс, и он заставил себя отвести от нее взгляд, потому что ему хотелось крепко обнять ее и зарыться лицом в ее волосы. И заставить пообещать, что она никогда больше его не покинет.
Пробурчав что-то себе под нос, он снова стал бриться. Но опять прервал это занятие, потому что Софи подошла к нему ближе.
— Есть что-то невероятно интимное в зрелище бреющегося мужчины.
Рука его напряглась.
— Я бы сказал, что немногие незамужние женщины, по крайней мере определенного типа, видели бреющегося мужчину.
Предполагалось, что его тон устрашит ее. Но Софи только засмеялась, протянула руку и провела пальцем по белой пене, оставив на его щеке полоску.
— Я не принадлежу к этому определенному типу, Грейсон. — Она стала серьезна. — Давно уже не принадлежу. Он быстро повернулся к ней.
— Вы хотите сказать, что были близки с мужчиной? — Она пожала плечами:
— Ну, не совсем. Я, в общем, никого не видела за бритьем, только вас.
Он наморщил лоб.
— Когда вы были моложе. Помните? И он вспомнил. И увидел все совершенно ясно. Софи, в ожидании стоящую в дверях его комнаты в Хоторн-Хаусе, ей всего восемь лет, а он делал вид, что ему необходимо бриться регулярно. На ней было платье с чрезмерным количеством рюшечек, коленки были исцарапаны, без сомнения, от попыток поиграть на улице в стикболл с мальчишками. Софи всегда хотелось делать все, что делали другие дети. Но другие дети не хотели с ней играть.
