Филиппа Грегори - Вайдекр, или Темная страсть
Ральф за это еще заплатит.
Пока мама хлопотала о траурных одеждах, церемонии погребения и письмах, Гарри, вне себя от неожиданной утраты, обращался ко мне за советами. Я же не могла выжать из себя ни слезинки, меня сжигала ненависть.
Ральф за это еще заплатит.
Ни один человек не может тронуть Лейси из Вайдекра и остаться при этом безнаказанным. Если бы я решилась отдать Ральфа в руки правосудия, чтобы его повесили, я бы сделала это. Но он с легкостью обвинил бы меня, а я бы не вынесла этого. Смерть отца не входила в мои планы. Его искаженное ужасом лицо все время стояло перед моими глазами, и единственный путь перешагнуть это было обещать себе: Ральф заплатит за свое преступление.
Моя ненависть сделала меня зоркой и хитрой, ничего нельзя было прочесть на моем лице. Во время похорон я опиралась на руку Гарри, будто бы едва держась на ногах.
В карете мама опять заплакала, и я взяла ее руку, но она не ответила на мое пожатие. Сразу после смерти отца и сейчас, в карете, я ощущала на себе ее взгляд.
— Ты хорошо знаешь лошадь отца, не правда ли, Беатрис? — неожиданно спросила она ясным голосом, совсем не похожим на ее обычное бормотание. — Как она могла сбросить его? Он никогда в жизни не падал с лошади. Как это случилось?
Ненависть к Ральфу сделала мою совесть чистой, и я не опустила глаза.
— Я не знаю, мама, — сказала я. — Наверное, ослабла подпруга. Если это вина лошади, я прикажу ее застрелить. Но думаю, это был несчастный случай.
— Теперь все пойдет по-другому, — продолжала мама, не сводя с меня глаз. — Майорат, конечно, наследует Гарри. Ему, видимо, придется взять бейлифа. Или, может быть, ты поможешь ему?
— Конечно, я сделаю все, что смогу, — мягко ответила я. — Мы никогда не держали бейлифа, и папа был против этого. Но если вы с Гарри так решите…
Она кивнула. Воцарилось долгое молчание, прерываемое лишь шорохом мертвых листьев под копытами.
— Существует лишь одно, что Беатрис любит больше, чем отца, — это земля, — вдруг опять заговорила мама. Мы с Гарри обменялись непонимающими взглядами. Этот странный, какой-то провидческий голос был так непохож на мамин. — На свете никогда не было дочери, которая любила бы отца так, как Беатрис. Но землю, Вайдекр, она любит еще больше. И если б ее заставили выбирать между ними, я думаю, она бы выбрала Вайдекр. Для моей дочери большое утешение думать, что она сохранит хотя бы поместье.
Гарри испуганно посмотрел на меня.
— Будет, будет, — ласково проговорил он, похлопывая маму по руке. — Ты очень расстроена, мама. Мы все любили папу, и все мы любим наш Вайдекр.
Мама отвернулась от окна кареты и пристально посмотрела на меня, будто бы читала в самых глубинах моей души. Но я не опускала глаз. Это не мое преступление.
— Я буду помогать Гарри как могу, — твердо сказала я. — Так хотел отец, я остаюсь его дочерью.
— Ну будет, будет, — повторял Гарри. И взял нас обеих за руки.
Так, держась друг за друга, мы и въехали в Вайдекр. Больше никто не произнес ни слова, но про себя я еще раз поклялась, что Ральф заплатит за то горе, которое он причинил нам.
Завещание отца прочли в тот же день. Это была воля простого, честного человека. Мама получала свою вдовью долю и немалый доход от Вайдекра в течение всей жизни. Мне полагалось большое приданое деньгами, вложенными в какое-то дело в Сити, и дом в Вайдекре, пока не женится мой брат.
Гарри, по неоспоримому праву, наследовал все: земли, лесные угодья и долины. Если же он умрет, не оставив наследника, то вся наша земля перейдет к ближайшему родственнику по мужской линии, как будто бы меня и на свете нет. Вся моя семья: папа, мама, Гарри — могли умереть в боли и страхе, но меня это ни на шаг не приближало к земле. Целые поколения мужчин выработали эти законы, унижающие женщин. Они постарались, чтобы мы никогда не узнали радости владения землей. Они построили целую цепь барьеров между мной и моей собственностью. И не было никаких способов бороться с этими законами и этими традициями, которые были основаны мужчинами.
Я слушала завещание, пылая от ненависти. Не к Гарри, которому доставалось все, но к Ральфу, погубившему моего отца за это жалкое приданое для меня и бесценное сокровище для брата.
После перечня более мелких сумм и подарков следовала небольшая приписка для Гарри, в начале которой отец просил Гарри заботиться о бедных в нашем приходе. Но затем папа добавлял: «И я завещаю тебе, мой сын, заботиться о матери и о моей возлюбленной дочери Беатрис — как наиболее дорогой моему сердцу».
«Наиболее дорогой моему сердцу. Наиболее дорогой». Слезы, впервые с момента гибели отца, хлынули из моих глаз, и я не могла подавить рыдание, разрывавшее мне грудь.
Извинившись перед мамой, я встала и вышла из гостиной.
Он назвал меня «возлюбленной», он сказал им всем, что я «самая дорогая». Я стояла неподвижно, вдыхая запахи позднего лета и чувствуя боль утраты, словно болезнь, навсегда поселившуюся во мне. С непокрытой головой я пошла в розовый сад, дальше, через выгон и через лес к речке. Мой папа любил меня. Он умер в страдании. И человек, убивший его, должен умереть.
Ральф ожидал меня у старой мельницы. Он был лишен дара провидения своей матери и не увидел смерти в моих глазах. Он протянул мне навстречу руки, и я скользнула в его объятия и приняла его поцелуи.
— Я скучал по тебе, — прошептал он мне в ухо, в то время как его руки, гладя мое тело, стали быстро расстегивать на мне платье.
Я задохнулась, когда он наклонился и стал целовать мою грудь. Его подбородок царапал мне щеки и шею, его голова опускалась все ниже и ниже, и я чувствовала на себе его горячее пьянящее дыхание.
Над нами щебеча кружились поздние ласточки, но я не видела и не слышала ничего, кроме контура его головы и неровного тяжелого дыхания.
— О, как это приятно — трогать тебя, — вдруг серьезно сказал он, как будто могло быть по-другому. Он положил меня на кучу соломы и поднял мои юбки. — Скоро мы получим друг друга и Вайдекр, и это будет очень приятно, правда, Беатрис? Когда мы будем любить друг друга как муж и жена в главной хозяйской спальне? Когда я войду в тебя вот так, как сейчас, на широкой кровати под балдахином, как будто я родился джентльменом?
Его слова оставались без ответа, так как я не могла вымолвить ни слова, извиваясь под тяжестью его тела. Я стонала от наслаждения, как умирающий, и страсть захлестывала меня, как темная волна. Потом чувства схлынули и оставили меня опустошенной, но с ясной и холодной как лед головой. Я только испытывала острое сожаление, что это никогда больше не повторится.
— Что за сладкая у меня жена, — протянул Ральф. — Вот так это произойдет и в нашей с тобой спальне. Я буду каждую ночь спать на чистой постели, и ты станешь приносить мне кофе по утрам.
