Александр Дюма - Ожерелье королевы
Эта комната с высоким потолком была просторна, как зала, и выстлана каменными плитами, как галерея; большое стрельчатое окно выходило на набережную. Сквозь маленькие ромбовидные стекла едва пробивался свет; казалось, даже здесь, где обитают свободные люди, любое напоминание о свободе – под запретом: недаром окно снаружи было забрано массивной железной решеткой, а между прутьями натянута свинцовая сетка, еще больше затенявшая комнату.
Просеянный через это двойное сито свет не ослеплял узников. В нем ничего не оставалось от того дерзкого сияния, что исходит от вольного солнца, он ничем не оскорблял тех, кто не мог выйти наружу. По прошествии времени, которое все уравнивает и примиряет человека с Богом, во всем, даже в том зле, которое чинит человек, появляется своя гармония, смягчающая и облегчающая переход от скорби к улыбке.
С тех пор как г-жа де Ламотт была заточена в Консьержери, она весь день проводила в этой комнате в обществе привратницы, ее сына и мужа. Мы уже говорили, что она была наделена гибким умом и очаровательными манерами. Она заставила этих людей полюбить ее; она ухитрилась внушить им, что королева – великая грешница. Не за горами уже был тот день, когда другая привратница в этой самой зале будет сокрушаться о несчастьях, обрушившихся на другую узницу, будет верить, что эта узница ни в чем не виновата, и умиляться ее терпению и доброте, и узницей этой будет королева!
Итак, в обществе привратницы и ее близких г-жа де Ламотт – по ее собственным словам – забывала свои безрадостные мысли и расцветала в ответ на расположение семейства привратницы. В тот день, когда завершилось судебное разбирательство, Жанна, вернувшись к этим добрым людям, нашла их в тревоге и смущении.
От хитрой графини не ускользал ни один оттенок: она хваталась за малейшую надежду, настораживалась при малейшей опасности. Напрасно старалась она вытянуть из г-жи Юбер правду: привратница и ее родные отделывались ничего не значащими словами.
Итак, в тот день Жанна заметила в углу у камина аббата, который нередко делил трапезы с семейством привратницы. В прошлом он был секретарем у наставника графа Прованского; простой в обращении, в меру язвительный, знакомый со двором, он давно уже отдалился от семьи Юберов, но с тех пор, как в Консьержери водворилась г-жа де Ламотт, снова зачастил к старым знакомым.
Здесь же было несколько старших писцов Дворца правосудия; они во все глаза глядели на г-жу де Ламотт, но помалкивали.
Графиня весело нарушила молчание.
– Я уверена, – заявила она, – что там, наверху, беседа идет живее, чем здесь.
Единственным ответом на ее попытку были невнятные слова согласия, которые пробормотали привратник с женой.
– Наверху? – переспросил аббат, делая вид, будто ничего не знает. – Где это, ваше сиятельство?
– В зале, где совещаются мои судьи, – отвечала Жанна.
– Ах, да-да! – согласился аббат. И вновь воцарилось молчание.
– Полагаю, – продолжала графиня, – то, как я сегодня держалась, произвело благоприятное впечатление. Вы, должно быть, уже что-нибудь об этом знаете, не правда ли?
– Ваша правда, сударыня, – робко отвечал привратник.
И он встал, словно не желал поддерживать разговор.
– А ваше мнение, господин аббат? – подхватила Жанна. – Разве мое дело не проясняется? Вспомните: против меня не привели не одной улики.
– Вы правы, сударыня, – произнес аббат. – Вам и впрямь есть на что надеяться.
– Не правда ли? – воскликнула Жанна.
– Однако, – добавил аббат, – предположите, что король…
– Ну, что же сделает король? – горячо перебила Жанна.
– Эх, сударыня, король, возможно, не пожелает признать свою неправоту.
– Тогда ему придется осудить г-на де Рогана, а это невозможно.
– В самом деле, это нелегко, – подхватили все присутствующие.
– Итак, – поспешно вмешалась Жанна, – в этом деле мои интересы совпадают с интересами господина де Рогана.
– Ну нет, ни в коей мере, – возразил аббат, – вы обольщаетесь, сударыня. Кто-то из обвиняемых будет оправдан… Я полагаю, что вы, я даже надеюсь, что это будете вы. Но оправдан будет только один человек. Королю нужен преступник, иначе как будет выглядеть королева?
– Это правда, – глухо подтвердила Жанна, оскорбленная тем, что ей возражают, пускай даже разделяя ее надежду, которую она высказывала только для вида. – Королю нужен преступник. Что ж! На эту роль господин де Роган годится не хуже меня.
После этих слов воцарилась угрожающая тишина. Первым ее нарушил аббат.
– Сударыня, – сказал он, – король не злопамятен; когда первый его гнев будет утолен, он не станет ворошить прошлое.
– Но что вы подразумеваете под утолением гнева? – иронически осведомилась Жанна. – Нерон гневался по-своему, а Тит по-своему.
– Обвинительный приговор… кому бы то ни было, – поспешил ответить аббат, – приносит удовлетворение.
– Кому бы то ни было! Сударь, – воскликнула Жанна, – как ужасно то, что вы сказали! Это слишком неопределенно. Кому бы то ни было – значит, кому угодно!
– О, я говорю только о заточении в монастырь, – холодно заметил аббат. – Король, если верить слухам, охотнее всего распорядится вашей судьбой именно таким образом.
Жанна посмотрела на посетителя с ужасом, который мгновенно уступил место неистовой злобе.
– Заточение в монастырь! – проговорила она. – Это медленная, полная мелких унижений, мучительная смерть, которая со стороны будет выглядеть как милосердие! Заточение в in расе[151], не так ли? Голод, холод, наказания! Нет, довольно невинной жертве терпеть позор, муки, унижения, в то время как истинная виновница наслаждается могуществом, свободой и почетом! Умереть, умереть скорее, но по доброй воле, по своему выбору – и смертью покарать себя за то, что явилась на этот гнусный свет!
И она, не слушая ни увещеваний, ни просьб, не позволяя до себя дотронуться, оттолкнула привратника, отбросила в сторону аббата, отстранила г-жу Юбер и подбежала к поставцу, где лежали ножи.
Все трое заступили ей дорогу; она бросилась от них прочь, подобно пантере, которую охотники потревожили, но не испугали, и с яростным воплем, исполненным преувеличенного отчаяния, устремилась в кабинет, примыкавший к зале; там она схватила в руки огромную фаянсовую вазу, в которой рос чахлый розовый куст, и нанесла себе ею несколько ударов по голове.
Ваза разбилась, в руке у разъяренной фурии остался черепок, из царапин на лбу потекла кровь. Привратница, рыдая, бросилась ее обнимать. Жанну усадили в кресло, щедро оросили духами и уксусом. Она забилась в ужасных судорогах, а затем лишилась чувств.
Когда она очнулась, аббат предположил, что ей не хватает воздуха.
