Мэри Бэлоу - Искусная в любви
Пока Фердинанд не попал в Лондон вместе со своей обожаемой матерью, он не знал, что у нее тоже были любовники – легионы дамских угодников, собиравшиеся в гардеробной понаблюдать за самыми интимными моментами ее туалета, перед тем как сопровождать ее на все вечера и светские рауты, которыми изобиловал лондонский сезон, а также несколько фаворитов – с ними она делила постель, правда, не в своем доме. Его мать никогда не была вульгарной.
Он рано узнал, что неверность в браке – как мужей, так и жен – была нормой в высшем свете. Клятвы, которыми обменивались женихи и невесты во время венчания, были притворством. В основном браки заключались в финансовых и династических интересах сторон.
Фердинанд не хотел ни того, ни другого. Сама идей брака вызывала у него отвращение. И в отличие от наивной, доверчивой мисс Виолы Торнхилл он не верил в любовь и верность. О, он любил своего брата Трешема, его жену и детей. Он любил Энджи, и ему даже нравился ее муж Хейуорд. Но любил не слепо, как это происходило с мисс Торнхилл. Возможно, после того как она утратит свои иллюзии, у нее ожесточится сердце и она научится не доверять никому, кроме себя.
– Да, любил, – ответил он на ее вопрос.
После этого, похоже, им больше нечего было сказать друг другу. Фердинанд сидел и смотрел на нее. Он был зол на себя. Он искал ее, чтобы поговорить о ее будущем и окончательно договориться об отъезде. Вместо этого они вспоминали детство. Дул легкий ветерок и играл с короткими завитками у нее на шее. Он почувствовал абсурдное желание убрать их и коснуться губами ее шеи, но тут же подавил его.
– Что вы намерены делать с этим венком? – спросил Фердинанд, поднимаясь с земли.
Виола посмотрела на него так, словно только что заметила. Он протянул ей руку и помог подняться. Затем взял у нее из рук венок и возложил ей на голову.
– Моя милая поселянка, – пробормотал Фердинанд и наклонился, чуть не поцеловав ее в губы. Он тут же резко вскинул голову, но было уже поздно. Он вел себя как полный идиот в этот короткий бездумный миг.
На ее щеках появился румянец, а глаза засверкали. Внутренне сжавшись, он ожидал, что сейчас она отвесит ему звонкую пощечину, которую он вполне заслужил. Фердинанд даже не собирался защищаться, потому что явно поступил не так, как следовало.
Но Виола не подняла на него руку.
– Лорд Фердинанд, – холодно сказала она, и ее голос слегка дрожал, – возможно, у вас есть права на «Сосновый бор», но я не часть сделки. Я никому не принадлежу, кроме себя самой. Я уже говорила об этом, но хочу повторить, если вы не поверили мне в первый раз. Я никому не принадлежу.
Она повернулась и пошла прочь, но не по вьющейся вдоль реки тропинке; она пересекла ее и начала подниматься по крутому склону, пока не исчезла из вида.
«Дьявольщина», – подумал Фердинанд. Что на него нашло? Он пришел с намерением проявить твердость, напористость, избавиться от этой женщины, а закончил тем, что чуть не поцеловал ее и наговорил такого, что и вспоминать не хотелось.
«Моя милая поселянка». Каждого отдельно взятого слова было достаточно, чтобы морщиться целую неделю. Но, Боже, она буквально преображалась на глазах: то это была увенчанная венком из ромашек сельская девушка, то ледяная недоступная леди.
Неожиданно ему захотелось стать безжалостным, с железной волей человеком, каким в подобной ситуации стал бы Трешем. При его характере женщина уехала бы еще вчера, а сегодня он бы уже забыл о ней.
Как, черт побери, избавиться от нее?
Фердинанд отправился назад по тропке вдоль реки, испытывая острое недовольство от того, что не только ничего не решил, но и усугубил свои проблемы. Ему требовалось присесть где-нибудь и спокойно подумать пару часов. Нужно составить план и затем неукоснительно следовать ему.
Но как только он зашел в дом, он понял, что это ему не удастся – по крайней мере в ближайшее время. Холл был заполнен людьми, которые повернули головы в его сторону и выжидающе уставились на него.
– Джарви? – Фердинанд заметил в толпе дворецкого и вопросительно поднял брови.
– Мистер Пакстон ждет вас в библиотеке, милорд, – сообщил ему дворецкий. – И здесь еще несколько человек просят принять их.
– Пакстон?
– Управляющий «Сосновым бором», милорд, – объяснил Джарви.
Фердинанд оглядел молчаливых людей, ожидавших аудиенции у него, и направился в сторону библиотеки.
– Тогда мне лучше безотлагательно встретиться с ним.
* * *Виола шагала по дороге, пока не почувствовала, что успокоилась и может рискнуть с кем-либо встретиться. Она разговаривала с ним, словно с другом. Она позволила ему поцеловать ее. Да, она позволила это. Каким-то образом она знала, что это произойдет, когда он взял из ее рук венок и возложил его ей на голову. Виола могла бы остановить его, но не сделала этого. Все то время, что он сидел рядом на траве, она сопротивлялась его привлекательности, действовавшей на ее дыхание, биение сердца, нервы.
Ей не хотелось признавать, что она находила его неотразимым. Ей хотелось возненавидеть его, и она действительно его ненавидела.
Виола сосредоточилась на полученном утром письме, рука сжала его в кармане платья. Ответ снова был – нет.
"Мы очень признательны за твое любезное приглашение, – писала ее сестра Клер. – Ты должна знать, как мы мечтаем вновь увидеть тебя после столь долгой разлуки.
Два года – слишком большой срок. Мама просила меня выразить наше глубокое сожаление и объяснить, почему мы не можем приехать повидаться с тобой. Она считает, что мы слишком многим обязаны нашему дяде, особенно теперь, когда он проявил такую щедрость и послал Бена в школу. Она чувствует, что должна остаться в Лондоне и помогать ему, насколько это возможно. Но она ужасно скучает по тебе. Виола, как и все мы".
Виола чувствовала себя глубоко несчастной. От одиночества не спасала даже ее активная деятельность и добрые отношения с обитателями «Соснового бора».
Они никогда не приедут. Почему она продолжает надеяться, что они навестят ее?
Когда Виола впервые приехала в «Сосновый бор», она лелеяла мечту, что ее мать смирит свой гнев и забудет неприятную ссору из-за того, что она приняла подарок от графа, надеясь, что мать поселится с ней и привезет с собой Клер и близнецов, Марию и Бенджамина. Однако ее мать еще не была готова простить ее, по крайней мере настолько, чтобы приехать сюда.
У мамы и детей – хотя Клер было уже пятнадцать, а близнецам по двенадцать – не было собственного дома.
Отчим Виолы умер, когда ей исполнилось восемнадцать, и не оставил семье ничего, кроме долгов, которые заплатил дядя Уэсли, брат матери. Он взял их всех к себе, и с тех пор они жили на постоялом дворе.
