Мэри Бэлоу - Искусная в любви
– Никогда! – Виола перестала плести венок и повернула голову. – Все, что сможет доказать завещание, это что кто-то подделал его, возможно, даже уничтожил. Я никогда не потеряю веру в него, потому что никогда его не разлюблю.
Фердинанд молчал, потрясенный страстностью, с которой она говорила о любви между ней и старым графом Бамбером. Боже правый, в каких отношениях они состояли?
– Это серьезное обвинение, – заметил он. – Я имею в виду, что кто-то мог изменить завещание.
– Да, – согласилась она, – это так.
На самом деле он не собирался ничего узнавать о ней.
Он не хотел, чтобы она начала значить для него больше, чем сейчас. Он и так мучился угрызениями совести. Минуту-другую он боролся со своим любопытством. Несколько выбившихся из прически завитков соблазнительно вились у нее сзади на шее.
– Вы выросли в сельской местности? – спросил он, пересиливая себя.
– Нет. – Некоторое время Фердинанд с облегчением думал, что она ограничится этим коротким ответом, но он ошибся. – Я выросла в Лондоне. Я провела там всю свою жизнь, пока не приехала сюда почти два года назад.
– Это, наверное, было настоящим шоком, – предположил он.
– Так и было, – она сорвала все ромашки, до которых могла дотянуться, – но я полюбила эту жизнь.
– Ваши родители живы? – Если они живы, почему их нет рядом с ней? Или почему она не с ними?
– Только моя мать.
– Вы потеряли отца в раннем возрасте? – спросил он.
Виола положила венок на колени, оба его конца лежали на земле справа и слева от нее. Она углубилась в выравнивание ромашек, так чтобы головки цветов смотрели вверх.
– Мама второй раз вышла замуж, когда мне было девять лет, – начала она свой рассказ. – Отчим умер, когда мне исполнилось восемнадцать, – в драке в игорном доме.
Его обвинили в мошенничестве, и, осмелюсь сказать, обвинение было справедливым. – Ее голос был лишен каких-либо эмоций.
– Понятно, – произнес он. Что еще можно было сказать? Он выиграл дом, который она считала своим, в карточной игре. Ей это должно было казаться жестокой иронией судьбы.
– Я ненавидела его, – добавила она, продолжая усердно заниматься венком. – Я никогда не могла понять, почему моя мать полюбила его.
– А вы помните своего отца? – спросил он с неожиданно проснувшимся интересом к ее жизни.
– Да. – Ее голос стал тише, словно она забыла о его присутствии, руки перестали теребить ромашки. – Я обожала его. Я всегда с нетерпением ждала его возвращения и часто выбегала ему навстречу прямо на улицу, прежде чем он входил в дом. Мама обычно ругала меня за это и напоминала, что я должна вести себя как подобает леди, а он подхватывал меня на руки и кружил, говоря, что это самая приятная встреча, о которой только может мечтать мужчина.
Она тихо засмеялась. Фердинанд сидел словно завороженный. Он чувствовал, что готов затаив дыхание слушать дальше, но опасался, что она замолчит, когда вспомнит, кому рассказывает об этом.
– Когда мама с отцом разговаривали, он обычно сажал меня на колени, – продолжила она свои воспоминания. – Я терпеливо сидела, зная, что придет и моя очередь. И даже когда он не обращал на меня внимания, я чувствовала свою полную безопасность в его присутствии и вдыхала запах его любимого табака. Он рассеянно играл моими пальцами, и его руки были большими и надежными, способными выполнить любую работу. Когда же он обращался ко мне, он внимательно выслушивал все мои незначительные новости, словно в мире не было ничего интереснее, и часто просил меня почитать что-нибудь из моих детских книг. Иногда он сам читал мне, часто меняя слова в моих любимых сказках, а я негодовала и поправляла его. Потом я стала замечать, что он подмигивает маме. Он называл меня своей принцессой. Но он умер, когда мне не исполнилось и девяти лет. Детская идиллия закончилась.
Фердинанд не знал, почему ему так грустно слушать ее, ведь это было так давно.
– Очень важно, чтобы тебя любили в детстве, не правда ли? – заключил он.
Виола взглянула на него.
– Вас, должно быть, любили, – заметила она. – У вас были оба родителя, ведь так? И брат, с которым вы могли играть. И еще сестра…
– В детстве мы воевали друг с другом так жестоко, как могут только Дадли, – сказал он с усмешкой, – но мы становились союзниками, как только появлялся посторонний, пытающийся терроризировать нас. А такие были всегда – как правило, учителя, иногда лесник или деревенский староста, которые по какой-либо причине вызывали наш гнев.
– У вас был большой сельский дом, в котором вы выросли, и родители, которые любили вас и друг друга, – сказала Виола.
«Что за наивное предположение?» – подумал Фердинанд.
– О да, они любили друг друга так, что, когда один из них находился в родовом имении Актон-Парк, другой оставался в Лондоне. Потом они менялись местами. Они редко проводили больше пары часов в компании друг друга. Однако, полагаю, они провели эти несколько часов вместе по крайней мере трижды за свою супружескую жизнь. Иначе брат, сестра и я никогда не появились бы на свет, – усмехнулся Фердинанд.
Виола аккуратно соединила концы своей цветочной цепи.
– У них были вполне цивилизованные отношения, – пояснил он, – характерные для семейных пар высшего света.
– Как вы циничны, – заметила она. – Вас ранила их отчужденность?
– Ничего подобного! Мы всегда были счастливы, когда отца не было дома. Он был столь же изобретателен, как и все мы, поэтому его нельзя было обмануть. И избежать березовых розог, которые он хранил в кабинете. Единственное, за что я ему благодарен, это что мой брат был его любимцем и поэтому его пороли чаще, чем меня.
– Ваша мать была добрее?
– Наша мать томилась, находясь с нами, – признался он. – Или же ее тяготила сельская жизнь. Мы не часто ее видели – по крайней мере мои брат и сестра. Я был ее любимцем. Когда я подрос, она часто брала меня с собой в Лондон.
– Должно быть, вы любили эти поездки?
Он ненавидел их. Они привели к тому, что он рано утратил детскую наивность. Ему казалось, что он давно знал, что его отец содержал любовниц. Каким-то образом он понял, хотя думал, что Трешем и Энджи ни о чем не подозревали, что бедная родственница, проживавшая в коттедже Дав в их имении, была вовсе не родственница, а одна из любовниц отца. Именно поэтому им не разрешалось навещать ее, хотя коттедж находился у подножия их любимого поросшего деревьями холма и неподалеку от пруда, где они купались летом, несмотря на строжайший запрет.
Пока Фердинанд не попал в Лондон вместе со своей обожаемой матерью, он не знал, что у нее тоже были любовники – легионы дамских угодников, собиравшиеся в гардеробной понаблюдать за самыми интимными моментами ее туалета, перед тем как сопровождать ее на все вечера и светские рауты, которыми изобиловал лондонский сезон, а также несколько фаворитов – с ними она делила постель, правда, не в своем доме. Его мать никогда не была вульгарной.
