Ключ от твоего сердца - Кортни Милан
— Не беспокойся о ней, — сказала Диана. — Она ничтожество. Нет ни одного мужчины, который бы подумал о женитьбе на женщине, которая смеется, как нечто между лошадью и свиньей.
— Я сказал это.
Его руки сжались.
— Эван, все так говорили.
Он бежал из Англии, стыдясь того, что натворил. Но какую бы зрелость он ни обрел в своих путешествиях за границу, сейчас он чувствовал, как она ускользает. Было так легко быть эгоистичной свиньей, которая не задумываясь испортила перспективы девушки просто потому, что это сделало его популярным и заставило других смеяться.
Диана выжидающе смотрела на него. Одна улыбка, одно замечание по поводу ржания Элейн, и он получит одобрение своей кузины — и определит свою судьбу.
Он был прав. Внизу были скалистые отмели, и гравитация делала все возможное, чтобы разбить все хорошее, чего он добился, о поджидающие скалы.
Он осторожно убрал руку кузины со своего локтя.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— А ты как думаешь? — выплюнул он. — Я собираюсь танцевать с леди Элейн.
Но она неправильно истолковала воинственную линию его челюсти, потому что вместо того, тобы выглядеть обеспокоенной, на ее губах появилась лукавая, довольная улыбка.
— О, Эван, — сказала она, слегка касаясь его манжеты. — Ты действительно слишком ужасен, раз хочешь подразнить ее так. Это будет как в старые добрые времена.
Леди Элейн Уоррен обвела взглядом стены бального зала. Выбор места, где она хотела провести вечер, всегда был упражнением в деликатности и уравновешенности. С годами это стало проще, поскольку любимчики высшего света нашли новые, более интересные занятия, чем высмеивать ее. У нее было несколько друзей, теперь уже настоящих. Она могла проводить целые вечера, не напуская на свое лицо пустую, глуповатую мину. Все, что ей нужно было делать, это мудро выбирать свою компанию.
Эта домашняя вечеринка была в основном безопасной — она тщательно расспросила свою мать о списке гостей. Никто из ее ближайших друзей не приехал, но остальные ее мучители отсутствовали. Ее мать хотела приехать, чтобы скоротать время, пока ее отец был в отъезде, что инспектировать свои поместья.
— Это красивый зал, — сказала она своей матери. — Ты просто посмотри на резьбу на панелях. Детали совершенно изысканные.
Ее мать, леди Стокхерст, выглядела озадаченной, а затем уставилась на стену. Как и Элейн, леди Стокхерст была высокой и светловолосой. Как и Элейн, ее мать была щедро одарена природой, корсет едва скрывал ее пышные формы. Как и Элейн, ее мать вообще не пользовалась уважением.
Если они притворятся, что их больше интересуют стены, чем танцы, они не будут разочарованы.
— Ах, миссис Арлстон, — услышала она позади себя, — какое милое сборище.
Элейн замерла, не поворачиваясь. Ей не нужно было поворачиваться; это не к ней обращались. Но она узнала этот голос. Это была леди Косгроув — одна из женщин, которым все еще доставляло удовольствие подкалывать Элейн.
Она наклонилась к своей матери.
— Ты не говорила, что леди Косгроув будет здесь.
— Правда? — ответила ее мать. — Как небрежно с моей стороны. Должно быть, я забыла. Или, может быть, я никогда и не знала?
В отличие от Элейн, ее мать почему-то не замечала, как мало ее любили.
— Позвольте мне представить вам старого знакомого, — сказала леди Косгроув.
Произнесенное вполголоса вступление было слишком невнятным, чтобы достичь ушей Элейн. Вместо этого она улыбнулась и кивнула.
— Не бери в голову, мама. Это пустяк.
И может быть, так и было. Здесь было так мало приспешников леди Косгроув. Она не станет продолжать свою игру без благодарной аудитории, не так ли?
— Да, — сказала леди Косгроув, — но посмотри — вот еще одна старая знакомая. Леди Элейн? Как поживаете?
Элейн не могла проигнорировать столь прямой вопрос. Она так крепко зафиксировала улыбку на лице, что у нее заболели щеки.
— Леди Косгроув, — любезно начала она. А затем ее взгляд переместился за спину женщины. Ее руки похолодели. Она остановилась на середине приветствия, чувствуя себя так, словно ее только что ударили. Всего на секунду ее дружелюбное выражение исчезло, и ухмылка леди Косгроув расширилась до акульих размеров.
Но Элейн не могла заставить себя излучать безмятежное безразличие. Не теперь.
Она попала в кошмарный сон: из тех, в которых она входит в бальный зал, одетая только в панталоны. У нее уже были такие сны раньше. Вскоре все начинают смеяться над ней. И когда все поворачиваются, у всех людей, которые показывают на нее пальцем и насмехаются, бывает одно и то же лицо: тысяча воплощений Эвана Карлтона — ныне графа Уэстфелда.
Она всегда просыпалась от этих снов в холодном поту. Ей удавалось заснуть, только повторяя про себя, что он уехал, он ушел, его больше нет, и она никогда больше его не увидит.
Но этот ужасный сон был реальностью. Он вернулся.
Он был старше. И крупнее, его плечи шире, его сюртук не мог скрыть рельефа мышц, как у чернорабочего. В прошлом, когда он мучил ее, он был почти тощим. Маленькие морщинки появились в уголках его глаз, и он был одет в строгие коричневые тона. Его волосы больше не были уложены в том модной, гладкой прическе, которую она помнила. Вместо этого его темно-золотые волосы падали ему на плечи взъерошенными волнами.
Он стоял не слишком близко к ней — в трех полных шагах, но даже это казалось бессовестно близким. Ее руки похолодели, а внизу живота образовался узел. Ей хотелось повернуться и убежать.
Но она давно поняла, что бегство — это худшее, что она могла сделать. Олени и кролики сбегали, и вид их задних конечностей обычно только подстегивал собак к охоте.
— Леди Элейн, — сказал он, отвешивая ей сдержанный поклон.
Она была леди Эквейн столько, сколько себя помнила. Но теперь он называл ее настоящим именем и смотрел ей в глаза, и это было почти так, как если бы он уважал ее.
У него всегда были обманчиво притягательные глаза — темные и бездонные. Ей казалось, что она могла бы увидеть скрытые в них тайны, если бы только заглянула в эти глубины. Он выглядел так, словно собирался открыть какую-то необыкновенную правду, которая все объяснила бы.
Все это было иллюзией. Он был не более чем змеей, которая могла заворожить ее своим взглядом. А что касается трепета в ее животе… это было что угодно, но не влечение. Вместо этого Уэстфелд заставлял ее почувствовать нечто жизненно важное, порочное притяжение того, что могло бы быть. Даже после всех этих лет какая-то глупая часть ее верила, что однажды ее могут уважать.
