Людмила Сурская - от любви до ненависти...
Уходил тем же порядком, как и шёл сюда — за ней. Неожиданное открытие безумно возбудило его. Давно затухший всплеск воды долбил уши. Огонь накатывал волна за волной. На лице застряла улыбка. Хорош! Грудь распирает, а ноги топают. За ней, туда, где строился корабль. Мир враз поменял краски. Дни стали иными — яркими. В его тёмных глазах было столько жизни и довольства, что он иногда хмыкал. С этого момента его тревожили очень важные вопросы: «Что делать, когда всё так запуталось? Как вывести её на чистую воду без ущерба её самолюбию? А вдруг кто её обидит? Да-да… теперь его тревожило и это». Крути часовой механизм головы, не крути, а решение должно быть принято. Вот и пришёл к единому знаменателю — надо держать её на глазах. Теперь-то уж он точно не спустит с неё глаз. «Ах, каким дураком был! Маялся — хотел иметь только свою единственную, любимую. Чтоб ждала, на улицу провожать выходила и встречала у окошка. О делах слушала и говорила. Бабу для нужды он везде найдёт, а вот любимую женщину и друга не так просто. Притворства больше не хочется, игры, а одному тяжко, одиноко. Хочется теплом и нежностью дышащую женщину под бочком. Только ж где её найти? Вдруг опять ложь за ради выгоды? И как награда вот это чудо. Такой ласковый ребёнок, у которого есть душа. Любящий его ребёнок. Девушка, которую в той любви к нему не могло остановить ничего».
Вернувшись на верфь, потрясённый, повалился в траву и принялся рассматривать реку со скользящими лодками. Но виделось ему совсем другое — тёмноволосая девушка с цветком в губах, со стекающим жемчугом на круглых плечах, тёмных шапок груди, ямочке живота… Жемчужины собирались в ручейки, ползущие по точёной фигуре вниз к пупку. И, переливаясь из него, как из переполненной чаши бежали дальше в косынку волос. Дальше он не мог вспоминать, сгорал, плотно жмуря глаза, тыкался лицом в траву. Мгновенно, как сухой мох, воспламеняли его те воспоминания. Боже, да она богиня огня. Так за сердце взяла…
Держался при встречах. Говорил строго, гонял по делам много и… не смотрел в глаза. А за это время судил-рядил, чуть ли не до холодов, и всё же решился. Самое трудное было объяснение с её отцом. Но он был абсолютно уверен в том, что знал, чего хотел, знал самого себя, и это придавало силы. В тщательно подобранных выражениях, царь изложил придуманную наспех легенду, по которой Николка, должен неотлучно быть при нём. Старый мастер хоть и не с ходу, но вынужден был на радость Кэт уступить. Вот так и наступили дни, когда рядом с Петром часто можно было видеть молоденького безусого солдатика. Он был при нём почти неотлучно. Шустрый и расторопный малец. Пётр, в свою очередь, был очень осторожным, чтобы никто не догадался о тайне Николки и сути его личных намерений. Меншиков, критическим взглядом оглядывая пацанёнка, ворчал: — «Ты стал просто невыносим. Ей-ей сошёл с ума. Зачем, мин херц, тебе этот молокосос?» Пётр, отводя от Алексашки взгляд, крякал в кулак: — «Смышлёный. Пусть будет. Не хочу, чтоб кто-то другой из господ генералов переманил». Меншиков с подозрением посмотрел на него. Обрадованная и удивлённая такой оценкой своих скромных способностей Кэт с трудом сдерживала смешок. Напрасно царь боится. Разве она уйдёт от него. А ей сказал: — «От себя никуда не отпущу до самого моего конца». И так прижал к себе, что девушка задохнулась. В ответ Кэт счастливо кивнула. О чём разговор: она согласна. Умрут вместе. Это ли не счастье. Не раз ловила его взгляд чересчур внимательно рассматривающий её. Этот взгляд горел интересом, смущал. Копалась в своей памяти: не совершила ли где оплошность, скомпрометировав себя. Не без того, обмирала, молила: «Господи пронеси и помоги…»
Ммм…, это какое-то наваждение, каждый раз Пётр порывисто оглядывался на звук её мелодичного, хоть и старательно ломаемого голоса, быстрых шагов. Глаза его при этом вспыхивали не понятным светом. Меншиков испытывал некоторое смятение. Он был достаточно сметлив, чтоб понять, что за сей привязанностью что-то кроется, но вот что? В общем, как не ломал голову, а понять истиной причины, он не мог. «Похоже — малец его успокаивает, вызывает в нём жизнь и надежду», — оценивал ситуацию со своей колокольни светлейший. Дальше — больше. Царь самолично интересовался спал ли, ел ли Николка. Меншиков диву давался таким метаморфозам, но понять пока ничего не мог. К тому же, все денщики царя у него были на жаловании, а к этому сопляку не подступиться. Он исправно моргал глазами и делал глупое лицо. Естественно, Кэт старалась ловчить с любимцем царя. Служить ему против Петра она не собиралась. Пётр очень часто её от гнева и дури Меншикова выручал и от других тоже беря под своё крыло. Скажет своё: «Так-так-так…» и отошлёт немедленно с каким — нибудь поручением, оставшись с её обидчиками лицом к лицу. Она не всё понимала, но была благодарна. Не раз ловила на себе, как царь с усмешкой поглядывает на неё, словно раздевает. Бдительно наблюдает за её лицом, выражением… Наблюдает и, посмеиваясь, качает головой себе. Тушевалась немного. С чего бы? А вдруг догадался? Да нет, ввалил бы горяченьких. Ему раз плюнуть. Кэт мучась в догадках не понимала такой милости царя, приписывая это жалости к её сиротству, хилому для мужчин сложению или участию Петра в своей судьбе обязана отцу карабелу. Пётр же терпел, надеясь бог весть на что. Правда, всё труднее было сдерживать себя, а иногда, когда его локоть или рука касались её щеки или груди, а полные любви и жизни глаза поднимались на него, начинало мелко знобить внутри, да и голос становился как из бочки глухим и срывающимся. Пётр в таком случае отходил, доставал трубку и курил. Вообще-то, по добродетели, при подобном положении дел, несомненно, человек обязан был бы открыть ей глаза на то, что нет необходимости притворяться дальше. Но это было бы просто и опасно, напугается ещё, отослать придётся, а ну как все примутся смеяться над ним. Много страшилок набиралось и от того царь молчал о своей осведомлённости дальше. Хотя наблюдать становилось всё чаще невмоготу. Страсть рвала сердце. Или случись застать ему на её устах улыбку… Ооо! Под колдовским влиянием такой улыбки, думал горячей головой он, самые закалённые мужчины и те падут непременно наделав глупостей. Но Кэт не подозревала ни о чём таком творившемся в голове и сердце царя. А тот старался вести себя так, как будто ничего не произошло. Кто б поверил, если б знал! Да он и сам себе верил с трудом. Вот что интересного наблюдать за приплясывающем вокруг мужских голов цырюльником. Щёлкает себе ножницами и всё. Но когда на табурете перед ним сидит Николка или как её там… Дух захватывает. Дел полно, а он стоит глазеет, как шустрый малый стрижёт ей волосы до плеч.
А Кэт, стараясь не выпячивать себя, просто держалась поодаль. Немного жаль ей было покидать отца. Нет, депрессии не было. Всё-таки уходила с Петром. Но её чувства были расстроены. Она, не выходя из мужского образа сколько-то старательно крепилась и всё же разразившись слезами, долго оглядывалась на машущую ей вслед старой шляпой фигуру отца. Потом, забившись в угол, до конца пути молчала. Кэт оставалась один на один с собой и жизнью. Как оно будет? А что если никакого просвета. И вся её жизнь — ночь кромешная, и суждено ей, малой песчинке, крутиться по заколдованному кругу — сызмальства и до гробовой доски. Если так, то пусть уж рядом с ним. Её глазик вперился в Петра. Тот, привалившись головой к стенке кареты, чему-то улыбался во сне. Она судорожно сглотнула слюну. Чего ж он там такого смешного видит?
