Виктория Холт - Загадочная женщина

– До чего же ты умная! – восхитилась она.

– У тебя более важная профессия.

Она скорчила гримасу. Порой она напоминала мне маму, правда, Чантел выглядела гораздо эффектнее.

– Сохранять очаровательные старые столы и стулья важнее, чем сохранять капризных калек. Они бывают такими отвратительными, доложу я тебе.

Ее манера разговаривать меня забавляла. Она рассказала, что выросла в семье викария.

– Я-то знаю, откуда взялось выражение «беден, как церковная мышь». Именно такими бедными были мы. Эта постоянная экономия. Она уничтожает в тебе душу, Анна.

Мы быстро стали называть друг друга по имени, а ее имя звучало так чудесно, что я сказала, что просто стыдно не произносить его вслух.

– Таким образом, пока отец спасал души прихожан, его дети сидели на хлебе и воде. Брр! Мама умерла… умерла при родах самой младшей, то есть меня. Всего нас пятеро.

– Как здорово иметь столько братьев и сестер.

– Не очень здорово, если беден. Мы все решили приобрести профессию, и я выбрала медицину только потому, что так я попаду в дома богачей и мне хотя бы достанутся крошки с барского стола.

– И ты попала сюда!

– Мне нравится здесь, – ответила она. – Здесь так красиво.

– Во всяком случае здесь тебе не придется сидеть на хлебе с водой.

– А я бы и не возражала, даже если бы и пришлось. Пребывание здесь стоит того. Замечательный дом, столько необыкновенных вещей, и ты, безусловно, необычная, и мисс Бретт. В этом плюсы моей профессии. Неизвестно, куда попадешь.

Ее глаза сверкали, словно изумруды.

– Мне всегда казалось, что такая красавица, как ты, должна обязательно быть замужем, – высказалась я.

– Мне делали предложения, – уклончиво улыбнулась она.

– Но ты никогда не влюблялась, – поняла я.

– Нет. А ты?

Я вспыхнула и неожиданно для себя рассказала ей все о Редверсе Стреттоне.

– Бродячий Казанова, – прокомментировала она. – Жалко, что меня при этом не было, я бы предостерегла тебя.

– Как бы ты узнала, что за границей у него есть жена?

– Не бойся, я бы выяснила. Бедная Анна, считай, что тебе повезло, – у нее загорелись глаза. – Представляешь, что могло бы произойти?

– Что? – спросила я.

– Он мог сделать тебе предложение и соблазнил бы тебя.

– Что за чушь! Я сама во всем виновата. Он ничем не показал, что… заинтересован во мне. Просто я все придумала.

Она ничего не ответила, но с этих пор ее стало сильно интересовать происходящее в замке Кредитон. Я слышала, как она обсуждает Кредитонов с Эллен.

Мои отношения с Эллен изменились, теперь Эллен больше занимала Чантел, чем я. Я понимала ее. Чантел – такая замечательная. Легкой лестью она могла даже тетю Шарлотту привести в доброе расположение духа. Ее очарование заключалось в ее интересе к людям, она обладала неимоверным любопытством. Каждый раз, когда Эллен выходила на работу после выходного дня, она шла на кухню за едой для тети Шарлотты, и мне было слышно, как они вместе смеялись.

– Сестра Ломан словно солнечный лучик в доме, – сказала миссис Бакл.

Она была права.

Именно Чантел придумала, что нам надо вести дневники. Жизнь, по ее мнению, полна интересных событий.

– Не у всех, – вздохнула я.

– У всех, – настаивала она.

– Здесь не происходит ничего, – возразила я. – Я потеряла счет дням.

– Поэтому ты и должна вести дневник и все в него записывать. Вот что я придумала. Мы обе будем вести дневники и давать их читать друг другу. Вот увидишь, как весело будет сравнивать, что мы пишем об одних и тех же событиях. Мы будем их видеть глазами друг друга.

– Дневник, – сомневалась я. – У меня нет времени его вести.

– Найдешь. Писать будем одну правду. Я настаиваю. Ты поразишься тому, как изменится твоя жизнь.

Таким образом мы стали вести дневники.

Она оказалась права, как и всегда. Жизнь приобрела новый смысл. События стали казаться мне менее скучными, было любопытно следить за тем, как по-разному мы их воспринимаем. По сравнению с дневником Чантел, в котором ярко проступала ее личность, мой отчет казался однообразным. Она иначе видела людей, они становились гораздо интереснее в ее описании, даже тетя Шарлотта в ее изображении выглядела почти привлекательной.

Нам доставляло огромное удовольствие вести дневники. Самым важным, по словам Чантел, являлось то, что мы должны писать только правду.

– Понимаешь, Анна, если тебе что-то не нравится во мне, ты не должна этого скрывать. Какой смысл в дневнике, если писать в нем неправду?

Итак, я стала вести дневник – это походило на разговор с самим собой, каждую неделю мы обменивались дневниками и узнавали правду друг о друге.

Часто я дивилась тому, как же я жила до знакомства с Чантел. В какой-то степени она стала лекарством и для меня, как и для тети Шарлотты, только я не нуждалась в физическом уходе за собой.

С тех пор, как появилась Чантел, прошло десять месяцев. Снова наступила осень. Краски и ароматы осени, как и прежде, навевали на меня грусть, но на душе стало легче. Летом часто шли дожди, и из-за постоянной сырости здоровье тети Шарлотты ухудшилось, теперь она была не в состоянии подняться с кровати. Доктор Элджин оказался прав, когда посоветовал нанять сиделку. Я удивлялась легкости, с какой хрупкая Чантел с помощью миссис Мортон поднимала тетю. Болезнь тети Шарлотты прогрессировала, и доктор прописал ей таблетки опиума в качестве снотворного. Сначала она не желала принимать их, считая наркотиком, но в конце концов сдалась.

– Одну на ночь, – приказал доктор Элджин. – В крайнем случае две. Больше ни в коем случае.

Таблетки хранились в буфете в коридоре близ ее комнаты. Доктор посоветовал не держать их рядом с ее кроватью, чтобы у нее не возникло соблазна при острой боли принять большую дозу: при частом употреблении опиум перестает действовать.

– Проследите за этим, сестра Ломан.

– Можете положиться на меня, доктор, – ответила Чантел.

Что он, естественно, и делал. Он считал, что я правильно поступила, наняв сестру Ломан. Тетя – очень сильная женщина. Ничем ужасным она не больна. А за ее артрит он спокоен. В подобном состоянии она может жить много лет.

На следующую ночь после этой беседы со мной произошло нечто странное. Проснувшись, я обнаружила, что стою рядом со своей кроватью. Я никак не могла понять, что случилось. Мне приснился странный сон, но что именно, я не помнила. Кажется, что все мы – и Эллен, и миссис Мортон, и я, и Чантел – состарились в ожидании тетиной смерти. Из всего, что я увидела во сне, я помнила лишь слова, которые звенели у меня в ушах: «Много лет…». Каким образом я вылезла из кровати? То мне казалось, что я помню, как я встала, то, что не помню.