Екатерина Левина - Соловей для черного принца
С левой стороны от меня послышался гортанный смешок, а за ним довольные покряхтывания и сопения, подобные тем, что издает лисица, запустившая свой жадный нос в гнездо с лакомыми птичьими яйцами. Старик наслаждался зрелищем. Дамьян же только ухмыльнулся и принялся отчищать от кожуры яблоко.
— Твои слова не что иное, как оскорбление, — старуха вновь взяла нить разговора в свои руки. — Доктор Тодд заботился о нас больше тридцати лет, с тех самых пор, как закончил ученичество. Его отец эсквайр Уилкинс Тодд платил по 50 гиней в год, чтобы сын получил образование. Естественно, эти джентри не стоят и ногтя с мизинца Китчестеров, но это единственная приличная семья, чей сын имеет докторскую практику. Мы вынуждены принимать его услуги. Повторяю, доктор Тодд единственное на десятки миль вокруг подходящее для нас средство.
Последнее слово привело меня в замешательство. Видимо, на это она и рассчитывала.
— Средство? Вы называете человека, чьим рукам доверяете свою жизнь — средством?
— Что тебя возмущает, милочка? Лекарь — всего лишь эффективное средство, призванное поддерживать нашу смертную оболочку в работающем состоянии, и только.
— Но вы сравниваете человека с таблетками и ланцетами, будто у него нет души. А есть красивая коробочка и инструкция по применению.
— Ты уводишь разговор, а я не терплю страусиной политики. Китчестеры всегда отвечали за свои поступки, а не прятали голову в песок. Но ты ведь только отчасти Китчестер, и то, если Эдварда, твоего отца, можно считать таковым, потому что сам он не желал этого… Да, если хочешь знать, я смотрю на доктора Тодда именно так. Если пилюлю наделить душой, и она будет дергаться и визжать, когда ее отправляют в рот, то все равно она останется только средством ослабить головную боль, не более…А что касается тебя, то впредь запомни, твое вмешательство в наши дела — сизифов труд. Неуступчивость может дорого обойтись как тебе, так и другим.
Я нарушила кроткое безмолвие, которое хранила на протяжении последних минут.
— Я поняла вас, леди Редлифф, — сказала я тоном, в котором звучала точно отмеренная доля смирения. — Постараюсь быть ненавязчивой.
— Незаметной, милочка. Незаметной!
После ужина я не пошла вместе со всеми в музыкальную комнату, где Элеоноре захотелось продлить столь продуктивный для нее вечер и под аккомпанемент рояля продолжить оттачивать на мне свое словесно-пыточное мастерство, а отправилась к себе.
Внутри меня все кипело. Я не была уверена, что справилась бы с мятежными чувствами, если бы позволила Элеоноре и дальше оскорблять себя. Я крепилась духом, убеждая свой неукротимый норов перетерпеть эту смехотворную головомойку из страха за Эллен. Но почти до боли было обидно, что старый граф так ничего и не ответил в мою защиту. Хотя, зная его слабость к спектаклям и сценам, я была уверена, что наблюдая за нами, он от души веселился.
Похоже, с этого момента смертная скучища, что затопила Китчестер подобно вязкой болотной тине, больше не терзала старика. Его озорные лукавые глазки горели явным предвкушением. Он словно ждал, что с моим появлением в замке начнут происходить куда более захватывающие события, чем поголовный падеж мух под гнетом невыносимой скуки.
ГЛАВА 33
Удивительная, божественная скорость! Дамми летела без устали так, словно ее гнали вперед невидимые взору мощные крылья. Истосковавшись за ту неделю, что меня не было, по неистовому бегу и свисту в ушах упругого ветра, лошадь мчалась, не сбавляя скорости, желая вволю испить пьянящей свободы.
Когда впереди нахохленной стеной выросли деревья, я натянула поводья и придержала Дамми. Ей это не понравилось, она заартачилась, не желая покойного шага. Но все же подчинилась приказу и свернула с открытого поля в дремотный, пронизанный паутиной тумана, лес.
Я направила Дамми по едва заметной тропинке между папоротниками. Она мирно плелась мимо вязов и падубов, то и дело опуская морду к высокой траве, и, фыркая и вздрагивая всем телом, когда холодная роса окропляла ее бархатный нос, ворошила широкие листья.
Стоял тот ранний час, когда блеклая голубизна неба еще исполосована розоватым рассветом, а разноголосое и робкое ото сна пение птиц только-только пробуждается к жизни. Воздух, напоенный хмельным запахом прелой листвы и мшистой сырости, обладал слабым горчащим привкусом. Я вбирала его всей грудью, словно не могла надышаться. Словно хотела вдохнуть частичку этого волшебного лесного мира, скрытого за утренней занавесью зеленых сумерек.
Вскоре мы выехали к болотистым низинам, заросшим осокой, желтым дроком и мясистым хвощом. Промозглый туман поднимался от земли слоистой пеленой, застилал глаза и сбивал с пути. Кобыла нервно выворачивала шею, поглядывая назад. Я похлопала ее по загривку, успокаивая. Но она продолжала беспокойно встряхиваться. Ее тревога передалась и мне. Желто-мутная хмарь за последние минуты сделалась как будто еще плотнее. На небольшом расстоянии я уже едва различала склоненные к земле длинные стебли осота.
Внезапно из тумана донеслось невнятное бормотание, кто-то зачертыхался, а затем послышался скрипучий, как заржавевшее колесо молотилки, голос:
— Бо…Бо, черти тебя возьми, у нас гости! Да очухайся ты, недоросток собачий!
Я напрягла глаза, всматриваясь, но кроме изломанных ветвей поваленного дерева, размытыми пятнами выглядывавшими из тумана, ничего не рассмотрела. Голос доносился оттуда.
— По наши души явился… — скрипение сделалось злым, слова перемежались забористыми ругательствами, посылаемые небу и всему живущему на земле и под землей. — Вынюхал, гнида, где мы прячемся… О, чтоб лопнули мои зенки, дык это ж дамочка!
Раздался гнусавый смех, и буквально через секунду я услышала хруст веток и хлюпающие в вязкой жиже шаги. Я все еще не видела говорившего, но тот, похоже, не испытывал такого неудобства и прекрасно различал меня в мутной хмари.
— Эй, Бо, смотри-ка, какая пташечка к нам пожаловала ни свет ни заря. Чтоб я сдох, если вру, крошка высший сорт! Вот так удача! Эй, Бо…дурень, да ты бельма свои протри! Чует моя селезенка, дамочка не прочь позабавиться…
В тумане замелькал тусклый огонек лампы, похожий на растекшуюся кляксу. За ним маячила неясная бесформенная тень. И уже через несколько шагов за завесой водянистых паров прорисовался приземистый мужской силуэт. Я невольно вдавила пятки в бок лошади, и та попятилась. Я нисколько не испытывала страха, лишь какое-то неловкое омерзение.
Где-то совсем рядом, потревоженная шагами, издала пронзительное кваканье и бултыхнулась в мутную тину жаба. Дамми нервно дернулась и вздыбилась. Я едва удержалась в седле, но справилась. Еще не хватало свалиться немощным кулем к ногам пьяного бродяги! Я гикнула кобыле и, уверенно натянув повод, направила лошадь в лес. Вдогонку мне понеслись скабрезные шутки и чертыханье
