Екатерина Левина - Соловей для черного принца
Неожиданно для себя я спрыгнула с лошади и, взяв ее под уздцы, сделала несколько шагов в сторону Дамьяна. Господи, что я творю! Я не намерена была подчиняться ему. А тут! Но теперь уже поздно хвататься за голову и забираться обратно в седло. Я была поставлена лицом к лицу с фактом, что абсолютно не знаю себя.
Немного сощуренные глаза, в которых сияла бездонная глубина ночного неба, по-прежнему были прикованы ко мне. В них сквозило восхищение…Или я ошиблась?
— Найтингейл, — мягко произнес Дамьян, — я не верю, что ты ненавидишь меня.
— Ты всегда отличался повышенным недоверием к людям.
— Ты любишь меня.
Я замотала головой.
— Вероятно, ты мало знаком с этим чувством, — ответила я резко. — Ты умеешь любить только себя и вряд ли способен понять, как могут любить другие. Поэтому тебе простительно, если ты спутаешь ненависть с любовью.
— И все же ты любишь меня.
— Ты льстишь себе. Уверяю тебя, ты мне отвратителен, особенно после ска…
— Ты неубедительна. Могу поспорить, сейчас в твою головку лезут самые непристойные мысли… А ведь я могу исполнить их. Я могу подойти к тебе очень близко…вот так… Могу запрокинуть твою голову…вот так…Посмотри на меня…смотри на меня, соловей! Я могу поцеловать тебя…Ты хочешь, чтобы я целовал тебя?
Его голос легким перышком плыл по воздуху и таял, теплым эхом касаясь моей щеки. Я молчала, до скрежета сжав зубы.
— Ты вся дрожишь, золотко.
— Да, дрожу, — взорвалась я. — Это от ярости!
Я отскочила от него, испугав лошадь, и та дернулась, собираясь вздыбиться. Но Дамьян крепко ухватил уздечку, удерживая кобылу на месте. Меня он не держал.
— Боишься дать мне то, чего я хочу, и то, чего так сильно хочешь ты.
— Что? Китчестер не мой и никогда моим не будет. Тебе нужно только дождаться смерти графа. Или тебе уже не терпится? Ничем не могу помочь!
— Неужели ты всерьез веришь в эту байку, что старик сделает так, как захочешь ты? Если он решил — значит, в завещании будет стоять твое имя. Ты все равно не в силах будешь отказаться от наследства, в этом случае все перейдет Элеоноре. А ты не настолько бессердечна, чтобы так поступить с Китчестером.
— В последнее время, я все больше понимаю, что не знаю себя.
— Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы старик переменил решение.
— Что же? Моя смерть, например? Смерть могущественнее любо самоуправства.
— Ты слишком высоко ценишь себя, золотко, — Дамьян искренне улыбнулся. — Существует масса вариантов. И один из них — наша свадьба. Мы поженимся и этого достаточно, чтобы старик сдался. Ведь в этом случае ты так же станешь хозяйкой замка.
— Но всего лишь хозяйкой "на словах". А ты будешь владеть и управлять всем.
— Ты упираешься, потому что знаешь, тебе придется подчиниться. У тебя есть выбор — идти под венец добровольно или же я силой приволоку тебя в церковь…потешная картина!
— Выбор! — возмутилась я. — Ты предлагаешь выбор?! Не смеши меня. Ты вроде разбойника с большой дороги, который останавливает почтовый дилижанс, стреляет вознице в сердце, а потом наставляет пистолет на пассажиров и говорит: "Кошелек или жизнь! Ваш выбор, господа?". Вот что ты предлагаешь мне. И что я должна ответить?!
Подняв к моему лицу руку, Дамьян дотронулся до выбившихся из узла волос.
— Ты должна ответить, что отдаешь в мое полное распоряжение и свой кошелек, и свою драгоценную жизнь. А я пообещаю хранить и то, и другой с величайшей бережливостью. Это судьба, когда разбойник, грабя дилижанс, влюбляется в пассажирку.
— Если это судьба, то она схалтурила. Уверяю тебя, я не предназначена для тебя… как, впрочем, и ты для меня. Ты, наверное, был создан для Китчестера. И слишком большое значение придаешь этому факту.
— Нет, это ты придаешь ему слишком большое значение.
Когда я все же набралась духу и уехала от него, то ощутила пугающее одиночество. Въезжая во внутренний двор, а затем пробираясь по коридорам в свою комнату, это чувство только усилилось. Вокруг чудилась какая-то особая тишина… напряжение, как будто что-то ужасное пряталось рядом, готовое вновь вынырнуть из темного угла за моей спиной и наброситься на меня.
Я останусь здесь ровно столько, чтобы выяснить, кто угрожает мне, а затем уйду прочь, уйду навсегда. Но почему-то эти размышления не принесли мне успокоения. Может, виноваты какие-то чары, исходившие от древних стен, квадратных башен с острыми зубцами и изумрудных лугов, окаймлявших Китчестер? Как будто что-то меня притягивало и держало здесь, в то же время пугая притаившейся опасностью.
В третий день сентября я решила выполнить обещание, данное Сибил, и уговорить деда стать почетным гостем на свадьбе. Через две недели намечался званый прием в Китчестере, и леди Редлифф, объявив меня своей помощницей в подготовке к вечеру, до минутки расписала мое время, заняв его поездками в Солсбери за покупками и латанием праздничных гобеленов, которые не вынимались из сундуков около двадцать лет. Этим утром в город отправилась Джессика, поскольку ей необходимо было забрать корреспонденцию из попечительного совета, а я смогла выкроить полчасика, чтобы заглянуть к графу.
Деда я нашла в кабинете. В последнее время он стал засиживаться там целыми днями. И Элеонора, не скрывая триумфа, особенно в присутствии жабёныша, заверяла нас, что граф всецело поглощен составлением бумаг для моего официального входа в семью и во время приема, естественно, объявит о наследнице.
Столь отрадная перспектива и тот решающий факт, что с обретением "правильного" наследника репутации Китчестеров не угрожает быть осмеянной во всех уважаемых домах Англии, привели ее в состояние благодушной эйфории. За столом она одаривала всех доброжелательным взглядом и делала это так, что нельзя было ошибиться — мы, простые смертные, удостоились наивеличайшей чести. Даже об Эллен она говорила с тончайшим налетом заботливости и в приступе благодушия снизошла до того, что навещала больную каждый день, проводя отмеренный ею час в рассказах о подготовке к званому вечеру.
Эта была приятнейшая для всех нас метаморфоза, поэтому я не могла не оценить всю прелесть заблуждения леди Редлифф. "Заблуждения", потому как я все же смела надеяться, что слово графа Китчестера заслуживает доверия, и он не обманет меня.
Однако состоявшийся в этот день разговор в корне изменил ситуацию.
Разумеется, я предполагала, что выманить у старика соглашение отправиться на венчание в деревню, да еще к тому же к кузнецу, задача не из легких. Но категорический, с глубоким чувством брезгливости и высокомерия отказ поверг меня в горькое изумление. Дед не просто отмёл все мои попытки убедить его, он раздухарился настолько, что в горячке наговорил с три короба таких выражений, какие даже в малоприличном обществе показались бы ядреным перчиком. Его китчестеровская гордость была непомерно оскорблена тем, что я осмелилась подойти к нему со столь вопиюще-безобразной просьбой, и тем самым поставила восемнадцатого графа Китчестера в один ряд с презренными плебеями.
