Филиппа Грегори - Вайдекр, или Темная страсть
К обеду поле было едва сжато до половины. Жнецы работали быстро — я была начеку, и они знали это. И они еще не освоились с мыслью, что щедрое плодородие земли не спасет их от жестокого голода зимой. Но поле было таким огромным! Только сейчас я поняла, какой огромный массив я отдала под пшеницу и каким триумфом должен стать этот урожай.
Женщины, дети и старики, следующие за жнецами, собирали колосья, прижимая их к животам, связывали снопы и затем метали стога. На женщин этот урожай не производил впечатления, и я видела, как они, повернувшись ко мне спиной, норовили спрятать несколько колосков в карманы передников. Затем, оглянувшись с невинным видом и лукавыми глазами, они делали вид, что ничего не произошло. Впрочем, это никогда не считалось преступлением.
По традиции, к собиранию колосков в Вайдекре относились очень великодушно. Земля была так плодородна, урожаи так высоки, что каждый сквайр смотрел на это сквозь пальцы.
Но сейчас было другое дело.
Я дождалась, когда дети принесли из дома обед жнецам. Раньше это были кувшины с элем, несколько буханок хлеба и сыр. В этом же году я заметила, что хлеб гораздо темнее, явно с примесью гороха и турнепса, сыра не было ни у кого, а в кувшинах поблескивала вода. Все эти люди давно уже сидели на одном хлебе и воде. Неудивительно, что все они были такими бледными и потными от слабости. Во время обеда не раздавалось шуток и смеха, никто не делился ни услышанными сплетнями, ни табачком. Их трубки были набиты листьями боярышника, и радости на их лицах не было.
Ровно через тридцать минут, минута в минуту, я позвала всех обратно: «Поднимайтесь! Пора за работу!»
Люди стали неторопливо подниматься, они смотрели на меня угрюмо и сердито, но никто не осмеливался возражать. Солнце пекло немилосердно. Сидя неподвижно на лошади, я чувствовала, как греет оно мою голову, как мое платье становится влажным от пота. Люди же, которые работали не разгибая спины, выглядели как больные лихорадкой.
— Соберитесь сюда, — повелительно приказала я и подождала, пока они не подошли послушно и не стали в полукруг.
С дрожью я заметила, что ни один из них не наступил на мою тень.
— Выверните ваши карманы, — велела я.
Все головы склонились ниже при этом новом позоре и унижении.
— Выверните их, я сказала.
Последовало тяжелое молчание. Затем один из парней, молодой Роджер, сделал шаг вперед.
— Но это наше право.
Его юный голос был чистым, как звук колокольчика.
— Давай-ка посмотрим твои карманы. — Я немедленно перешла в атаку. — Выворачивай их.
— Это право жнецов, — повторил он и прикрыл ладонями карманы кожаных брюк. — Вы же не запрещаете волам жевать зерно. А мы, слава богу, еще не волы. Мы — жнецы, опытные жнецы. И пригоршня зерна утром всегда доставалась нам по праву.
— Теперь этого не будет, — холодно отрезала я. — По крайней мере, в Вайдекре. Вытряхивайте ваши карманы или вытряхивайтесь из вашего коттеджа, юный Роджер. Выбирайте.
— Вы жестоки к нам, мисс Беатрис, — в отчаянии выговорил он. — Вы обращаетесь с нами хуже, чем в работном доме.
С этими словами он вынул дюжину колосьев из одного кармана и дюжину из другого.
— Брось это на землю, — приказала я.
Роджер проделал это, не говоря ни слова и не отрывая глаз от земли. Он не хотел, чтобы я видела, как он, почти мужчина, получающий жалованье как взрослый, плачет.
— А сейчас остальные, — равнодушно продолжала я.
Один за другим, как актеры в пантомиме, крестьяне выступали вперед и вытряхивали зерно из карманов, пока не набралась маленькая кучка. Ее могло хватить не больше чем на пару булок. Они хотели принести это домой, чтобы загустить жидкий суп, сварить кашу ребенку или, завернув в тряпочку, дать пососать младенцу, который плачет и плачет у иссохшей груди. Все зерно стоило несколько пенсов.
— Это воровство, — бросила я.
— Это право жнецов, — раздался голос из толпы.
— Я узнала тебя, Гарри Сьюджет, — сказала я, не поднимая глаз, и по толпе пробежал ропот страха. — Это воровство, — повторила я спокойно. — Вы знаете, что говорит доктор Пирс о воровстве: вы немедленно попадете в ад. Вы знаете, что говорят о воровстве законы: вы попадете в тюрьму. А теперь послушайте, что скажу я: каждый, кого я поймаю хоть с одним зерном, будет отведен к мировому судье, а вся его семья, вся, в ту же ночь останется на улице.
По толпе пронесся вздох, почти что стон, и тут же стих.
— После вас по этому полю пройдет бригада из работного дома, они будут собирать колоски, но для меня.
И только после них, слышите, я разрешу вам посмотреть, нет ли тут чего-нибудь для вас.
Опять послышался стон ужаса. Но никто ничего не сказал. В задних рядах одна молоденькая женщина, живущая с ребенком без мужа, накрыла голову передником и тихо заплакала.
— А сейчас ступайте работать, — мягко закончила я. — И если не будет ни воровства, ни обмана, то вам не придется на меня жаловаться.
При этом мягком звуке моего голоса некоторые недоверчиво подняли на меня глаза, но расходились все угрюмо и по-прежнему скрестив в заклятии пальцы против черной магии.
Я оставалась в поле весь день, но мы так и не добрались до конца. Урожай был поистине небывалый, чудо, а не урожай. Казалось, что эта нетронутая вересковая пустошь много лет дожидалась, чтобы дать жизнь такому изобилию золотой пшеницы. Когда солнце стало клониться к западу и небо приобрело перламутровый оттенок, я отпустила всех по домам.
Не двигаясь с места, я следила за тем, как крестьяне, очистив и сложив серпы, стали неторопливо одеваться, а затем побрели домой, слишком усталые и грустные, чтобы беседовать. После этого я хлестнула Тобермори, и мы тоже отправились домой. Освещенные окна Вайдекра приветствовали нас между деревьями.
— Боже, как ты поздно, — сказала Селия, едва увидев меня. — Ты не забыла, что мы приглашены к маме на ужин?
— Извини, пожалуйста, Селия, — сказала я, соскальзывая с седла. — У меня совершенно вылетело из головы.
— Я могу передать ей твои извинения. Тебе не будет страшно одной дома? — поинтересовалась она.
Экипаж уже ждал их: изысканную Селию в вечернем платье и элегантных мужчин, сопровождающих ее.
— Не очень. — Я улыбнулась им троим без всякого тепла. — Мне бы понадобились часы, чтобы достичь такого же совершенства. Оставьте меня, замухрышку, дома, а завтра расскажете, как было в гостях.
— Мы могли бы прислать за тобой экипаж, — предложила Селия, усаживаясь и расправляя вокруг себя юбки.
— Нет-нет, — отказалась я. — Я хочу только спать. Завтра мне опять рано утром в поле.
