Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“
— Вы ненасытный, мой милый другъ, — объявилъ Треморъ, когда Алленжъ окончилъ восхваленіе „колонизаціонной“.
Но онъ улыбался. Если къ финансовой комбинаціи, на которой основывалось дѣло, только что вкратцѣ изложенное нотаріусомъ, онъ относился холодно и равнодушно, то существенная идея предпріятія должна была его прельщать съ точки зрѣнія нравственной и политической.
Утопистъ этотъ г-нъ Алленжъ, увлекающійся, какъ говорилъ Даранъ, но вѣрующій, въ своемъ родѣ поэтъ. И Мишель восхищался имъ, его духовной красотой; онъ восхищался этимъ „счетчикомъ денегъ“, который, нисколько не пренебрегая возможностью обогатиться, — что можетъ быть болѣе законнаго, въ сущности, — не забывалъ однако, что всякое крупное движеніе капиталовъ можетъ имѣть соціальныя послѣдствія и, заботясь о томъ, чтобы увеличить значеніе и цѣнность этихъ послѣдствій, рисовалъ ихъ себѣ напередъ, въ прекрасномъ порывѣ, очень великими и благодѣтельными. Треморъ къ тому же, и особенно въ этотъ день, былъ склоненъ къ оправданію благородныхъ сумасбродствъ.
Итакъ, онъ уступилъ еще лишній разъ и попросилъ г. Алленжа подписаться отъ его имени на 30 акцій „колонизаціонной“. Затѣмъ, покинувъ контору, онъ отправился къ Дюрань-Рюэль [12], чтобы посмотрѣть рисунки Пювисъ де Шаванна [13], о которыхъ ему говорили, вернулся на улицу Божонъ, посмотрѣлъ вечернія газеты, написалъ рекомендательное письмо для одного бѣдняги, приложивъ къ нему маленькую, деликатно скрытую помощь. Около 7 часовъ онъ рѣшилъ пообѣдать въ этотъ же вечеръ у Жака Рео, одного изъ своихъ школьныхъ товарищей, въ настоящее время причисленнаго къ министерству иностранныхъ дѣлъ, интеллигентнаго и въ высшей степени сердечнаго малаго, съ которымъ его связывала дружба и который только что женился на Терезѣ Шазе, подругѣ Колетты. Бракъ по любви, едва ли разумный, говорили объ нихъ, такъ какъ Жакъ не имѣлъ большихъ средствъ, а имущество Терезы, осиротѣвшей 2 года тому назадъ, было изъ тѣхъ приданыхъ, которыя вызываютъ улыбку у свахъ!
Въ фіакрѣ, уносившемъ его на улицу Тернъ, гдѣ свили гнѣздышко новобрачные, Мишель вспомнилъ нѣсколько разъ о своемъ вчерашнемъ вечерѣ, глумясь надъ наивностью, которую онъ проявлялъ съ самаго начала и постоянно въ своихъ отношеніяхъ къ Фаустинѣ. Какія иллюзіи сохранялъ онъ еще накануне по отношенію къ странной женщинѣ, у которой голова преобладала надъ сердцемъ. Холодная, безстрастная, вполнѣ владѣвшая своимъ нравственнымъ и физическимъ существомъ, Фаустина умѣла одинаково разыгрывать какъ искренность раскаянія, такъ и искренность любви.
— Она ужасно добродѣтельна, — сказалъ Адріанъ Дере.
Невольно Мишель думалъ, что дѣйствительно она была ужасна, эта добродѣтель безъ прямоты, ставшая, подобно этой красотѣ безъ души, пошлымъ средствомъ, предоставляемымъ на служеніе честолюбію. Бѣдная искусная комедіантка!
Неужели она доведена до жалкой безропотности цапли въ баснѣ? Не вырабатывается ли новый планъ, ничтожный, жалкій, за зтимъ челомъ богини?
— Графъ Вронскій умеръ, не оставивъ завѣщанія; я ничѣмъ не владѣю или почти ничѣмъ; правда, я еще достаточно хороша, чтобы на мнѣ женились безъ приданаго, но безкорыстіе рѣдко въ этомъ новѣйшемъ свѣтѣ между людьми, которые собираются жениться. Что, если я выйду замужъ за Тремора? Онъ молодъ и не совсѣмъ глупъ, можетъ быть я изъ него что-нибудь сдѣлаю… Члена института… кто знаетъ? И для меня и во второй разъ будетъ легко добиться отъ него всего лаской. Этотъ Донъ-Кихотъ, если только мнѣ его не подмѣнили, повѣритъ всему, что я ему скажу, лишь бы мнѣ сумѣть за это взяться, увлажнить слезою взоръ, заставить дрожать руку и искусно произнести это выразительное слово: „прошлое“. Да, поистинѣ Фаустина Вронская была женщина, способная такъ разсуждать.
И эта слеза во взорѣ, это дрожаніе руки, было то утѣшеніе, котораго пришелъ искать Мишель… Какое ничтожество!
V.
Встрѣча г-на и г-жи Рео была не только радушная, но даже сердечная. Мишель забылъ совѣты Дарана и въ теченіе вечера совсѣмъ не замѣтилъ Симоны Шазе, сестры Терезы, 16-лѣтней дѣвочки, работавшей у лампы, граціозной, спокойной, съ опущенными длинными рѣсницами; но безсознательно, онъ исполнился прелестью этой уютной, такой юной семейной жизни. Онъ съ сочувствіемъ смотрѣлъ на простую мебель мягкихъ цвѣтовъ, получавшихъ розоватый оттѣнокъ отъ легкаго шелковаго абажура; онъ улыбался Жаку Рео, лицо котораго сіяло и который, казалось, такъ чистосердечно гордился своей женой, хотя вся ея красота заключалась въ громадныхъ глазахъ и въ таліи прекрасно сложенной парижанки.
Даранъ былъ правъ: цвѣты украшаютъ и вносятъ благоуханіе всюду. Въ маленькой уютной комнаткѣ, веселившей сердце и взоръ, были цвѣты. Молодой человѣкъ меланхолически вспомнилъ о миломъ очагѣ Рео, когда онъ на слѣдующій день съ однимъ изъ вечернихъ поѣздовъ возвратился въ свое отшельническое жилище въ башнѣ Сенъ-Сильверъ. Однако онъ ее любилъ, свою странную голубятню, онъ ее любилъ, хотя провелъ тамъ мучительные часы, а можетъ быть именно вслѣдствіе этого.
Вѣчно на посту, скорбно-гордая въ своемъ одиночествѣ, какъ послѣдній боецъ потеряннаго дѣла, старая замковая башня поднималась изъ зелени маленькаго, густого парка, отдѣлявшагося оградой отъ лѣса и въ которомъ привольно росла подъ деревьями и подъ открытымъ небомъ полевая и лѣсная трава въ цвѣту, не сравняемая каткомъ и благоухающая на солнцѣ, будучи срѣзана косой.
Колетта часто дразнила Мишеля за его предпочтенiе къ вьющимся растеніямъ. Маленькія созданія, желающія подняться выше всего на землѣ, стремящіяся все въ высь, все выше и выше, пока, наконецъ, не бываютъ вынуждены остановиться, не достигнувъ луны и звѣздъ, и которыя настолько огорчены этимъ, что просыпаются каждое утро въ слезахъ… Вотъ что нравится моему братцу, столь любящему символы!…
Дѣйствительно, вьющіяся растенія изобиловали въ башнѣ Сенъ-Сильверъ. Въ лучшее время года сѣрыя стѣны зданія и темные стволы деревьевъ покрывались роскошными цвѣтами жимолости, глициній, жасмина и розами, въ особенности розами, и цѣлый день слышался усыпительный концертъ пчелъ, опьяненныхъ цвѣточной пылью. Что за прелестное чудо, абрикосоваго цвѣта розы куста Фортюни! Мишель могъ, едва наклонившись, срывать ихъ изъ окна своего рабочаго кабинета. Имъ, казалось, доставляло удовольствіе взбираться на стѣны, просовывать тамъ и сямъ свои своенравныя головки и распространять немного одуряющій запахъ амбры.
Мишель сравнивалъ ихъ съ причудливыми маленькими созданіями, подвижными, любящими жизнь, между тѣмъ какъ розы рощи, тѣ, что подъ липами, розовыя розы, широкія, очень махровыя, на длинныхъ стебляхъ, съ едва уловимыми оттѣнками, съ очень нѣжнымъ запахомъ, заставляли его думать о той здоровой, ясной и чистой красотѣ, прелесть которой успокаиваетъ и которая не желаетъ ничего другого, какъ завянуть тамъ, куда ее занесла судьба.
