Лесли Лафой - Невеста маркиза
– Ты уже нашла карандаши, Эмми?
– Какие-то нашла, – объявила Эмми, торопливо входя в оранжерею, – но не уверена, что они в точности такие, какие нужны.
Тристан встал с кресла и подошел к Эмми.
– Если ты планируешь сделать портрет углем, то карандаши подходят идеально, – сказал он, рассматривая то, что она принесла. – А если ты собираешься писать маслом, то они испортят тебе цвета.
– О конечно, я хочу писать маслом! Значит, мне нужен простой графитовый карандаш?
– И очень жесткий, чтобы он давал бледную линию, которая полностью исчезнет под краской.
– Тогда я скоро вернусь! – объявила Эммалина, исчезая так же стремительно, как и появилась.
Симона засмеялась.
– Как вы считаете, что, по ее мнению, составляет «скоро»?
– О, это действительно вопрос.
Почему-то каждое слово, слетавшее с его губ, ощущалось как ласка…
– Вы что, спрятались от меня?
– Нет, я не прячусь. – Тристан снова занял место на подлокотнике кресла. – Но если принять во внимание реальность в виде моих желаний, ограниченности времени и отсутствия кондома… – Он пожал плечами. – В настоящий момент сохранить между нами расстояние – это лучший способ проявить осмотрительность.
Да уж, если бы у них было время и кондом… Симона постаралась не думать о головокружительных подробностях.
– Верно, – признала она, подавляя вихрь жаркого желания. – Но чтобы не тратить зря то время, пока мы находимся одни… – Она откашлялась. – Я хочу, чтобы вы знали: я не ищу мужа. И мой интерес к вам – чисто плотский и совершенно определенно временный.
Тристан склонил голову и внимательно посмотрел на нее:
– Вы хоть представляете себе, насколько ваши манеры очаровательно не похожи на все, что можно найти в обществе?
Симона рассмеялась:
– Насколько я знаю, обычно в этом случае принято говорить «возмутительно». А вы – вы ищете себе жену?
– Считается, что я должен этим заниматься, чтобы родить наследника и еще одного про запас со всей возможной скоростью. Для моего положения это жизненно важно, знаете ли. Королева ночами не спит, тревожась, что я прикажу долго жить до того, как появится новое поколение мужчин рода Таунсенд и унаследует титул.
– О, вы без всякого труда найдете себе подходящую супругу! Маркизы считаются завидными женихами. А если добавить к этому красоту и щегольство… Дамы в очередь выстроятся, чтобы представить себя на ваше рассмотрение.
– И все они будут ужасно безупречными, холодными и скучными. А вы почему не хотите выходить замуж?
– Для меня гораздо веселее путешествовать, где мне заблагорассудится, и устраивать всюду хаос. Мне совершенно не хочется вести хозяйство или посвящать свою жизнь другим вещам, которыми положено гордиться женщинам; к тому же я терпеть не могу вышивание. Приготовленные мною блюда могут убить, и я просто ненавижу наряжаться, притворяясь аристократической леди. В итоге из меня вышла бы отвратительная жена.
– Но вы выезжаете в свет…
– Только потому, что мне за это обещали лошадь.
Тристан расхохотался.
– И что вы собираетесь делать, если кто-нибудь попросит вашей руки? – все еще смеясь, спросил он. – Герцогские дочери считаются завидными невестами, а если прибавить к этому красоту и живость…
Симона нахмурилась:
– Меня никто не считает завидной невестой. Человек должен попасть в поистине отчаянное положение, чтобы просить моей руки.
– Это почему же?
– Наконец-то я его нашла! – воскликнула Эмми, появляясь в дверях. – Ох, Симона, ты просто ошеломительна! Не двигайся! Ни в коем случае не меняй позу!
– Она права, – согласился Тристан. – О чем бы вы ни думали, продолжайте думать о том же.
О чем она думала? Симона попыталась вспомнить, пока брат с сестрой встали за мольберт и начали о чем-то тихо переговариваться. О да! Тристан спросил у нее, почему человек должен оказаться в отчаянном положении, чтобы захотеть на ней жениться, и она моментально ощутила знакомый ожог гнева и укол возмущения. Но в этой смеси появилось и еще одно, новое чувство – мощная волна сожаления и желание, чтобы ее прошлое было иным.
Симона устремила взгляд вдаль, пытаясь понять, почему после стольких лет ей вдруг захотелось изменить то, что изменить невозможно.
На самом деле Симоне очень хотелось выйти замуж, но в осуществлении этого желания ей мешал выбор, сделанный ее матерью. Вот почему Симона искренне считала, что брак создан для тех женщин, у которых в жизни нет никаких других интересов. Правда, ее сестра Каролин относилась к своему браку с Дрейтоном точно так же, как к своим увлечениям: отделке помещений и созданию гардероба – все это были творческие занятия, которыми она наслаждалась. Однако Кэрри – это Кэрри, и другой такой нет на свете.
Симона тихо вздохнула и посмотрела поверх мольберта: Тристан, стоя чуть в стороне, учил Эммалину правильно размещать линии эскиза.
Неужели она сможет сказать ему такие простые слова: «Моя мать была проституткой?» Простая констатация факта. И не то чтобы это было большой тайной: в Лондоне про это знали все. По правде говоря, очень вероятно, что Тристан тоже знает правду, и ей вообще не придется ничего объяснять. Но с другой стороны, возможно, он этого не знает. Большинство членов светского общества общались с ней с некой каменной отстраненностью, словно она страдала каким-то ужасным заболеванием, которое они могли подхватить в том случае, если в разделяющем их пространстве окажется хоть немного тепла. Поскольку Тристана никак нельзя было назвать отстраненным или холодным, то либо ему неизвестно о грозящей смертельной опасности, или его это не пугает.
Если Тристан ни о чем не знает, то, сказав ему правду, она может все изменить. Будет невероятно грустно лишиться этих прелестных непринужденных поддразниваний, которыми они обмениваются, не говоря уже о чудесных ощущениях, которые он ей доставляет. А вот если он знает и не обращает на это внимания… Неужели Тристан считает, что дочь готова предлагать свое тело столь же легко, как это делала ее мать? Если ситуация действительно такова…
Пока Симона не сделала ничего, что заставило бы его изменить свое мнение, и тем не менее она не хочет становиться бездумной игрушкой даже такого великолепного мужчины!
Симона содрогнулась и снова посмотрела в сторону мольберта. Нет, только Тристан! Она не мать, точно так же, как он не его отец или дед. В Тристане ей виделось нечто, что она находила совершенно неотразимым. Отчасти это была чисто плотская привлекательность, но другая часть его привлекательности труднее поддавалась определению, хоть и была не менее важна: неотразимая смесь притягательности, любопытства и восторга. Все это вместе представляло нечто совершенно особое.
