Ян Парандовский - Эрос на Олимпе
После полуночи, когда все заснули, вышел Пан из своего укрытия. Он умел передвигаться бесшумно, а поскольку запах у него был козлиный, он не беспокоил животных. Вошел в пещеру, с минуту блуждал в темноте с вытянутыми вперед руками. Нащупал ложе и львиную шкуру на нем. Это Геракл. Потихоньку обогнул героя и зашел с другой стороны. На этот раз он не ошибся: вот она, его мечта, прекрасная царица Лидии. Что за мягкие, благовонные на ней облачения! И сон ее под стать – тихий, ласковый, благоуханный. Понемногу, осторожно, смело. Только бы не разбудить. Сама проснется, когда заглушит крик на ее устах своим поцелуем. Откуда только такое жесткое тело у столь прекрасной женщины? Откуда…
Мысли прервались. Мощный удар в живот откинул его, как сухое полено, в глубь пещеры. Падая, врезался головой в стену и на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, пещера была полна людей с факелами. Все хохотали, созерцая ту часть его несчастного несуразного тела, которая триумфально провозглашала его неудовлетворенную готовность к любви. Смеялся Геракл, смеялась лидийская царица, смеялись придворные, аж в руках у них тряслись факелы, капая смолистыми слезами.
После этого приключения Пан стал злым и капризным. Не переносил общества людей, сатиров лупил по щетинистым лбам, бессмысленно подшучивал над вакханками. При виде спокойно пасущихся стад насылал на них нежданную панику, они бежали, ослепленные страхом, падали в пропасть или пропадали в морской пучине. В конце концов Пан вернулся в Аркадию.
Там через несколько веков разыскали его буколические поэты и приняли в свое общество. С тех пор он покровительствовал их гармоническим песнопениям, выслушивал любовные жалобы молодых пастушков и становился все более похожим на человека. Поддавался всему, что учиняли над ним артисты.
Скульпторы и художники видоизменяли его фигуру, следуя своим капризам. Иногда оставляли ему рога, шерсть и копытца, но лицу придавали выражение странной задумчивости. А то смягчали его животные черты, пририсовывали ему только маленькие рожки, небольшой хвостик и слегка растрепанную бороду. Были и такие, которые изображали его как ребенка с невинными глазами на смазливом круглом личике. Если б жила тогда мама Пенелопа, такое изображение сына наполнило бы радостью ее благородное сердце. Но ее уже не было в живых, и не могла она увидеть, как полный фантазии резец некоторых скульпторов ваял формы еще более причудливые: мягкие, деликатные члены Пана в образе женщины. Это случилось уже в те времена, когда Пан не показывался прилюдно и когда люди стали забывать настоящий образ своих богов.
Историки рассказывают, что Пан, сын земной женщины, скончался при императоре Тиберии. Но среди деревенских садов и виноградников долго стояли его изображения, диковинный вид которых напоминал северным варварам навещающее их во сне обличье дьявола.[58]
ПОБЕДНОЕ ШЕСТВИЕ ДИОНИСА
Процессия Диониса еще спала. На обширной лесной поляне лежали вакханки и менады рядом с косматыми сатирами. Сон поразбросал их тела, утомленные ночной оргией, по кустам, под деревья, среди трухлявых пней на отсыревшие прошлогодние листья и на хрупкие сухие веточки, которые треском сопровождали каждое шевеление спящих. Остатки разодранной одежды на нимфах ненадежно защищали от утренней прохлады; озябшие женщины бессознательно льнули к сатирам, заросшим густой шерстью, и, не пробуждаясь, возобновляли объятия минувшей ночи. Рядом кольцами извивались спящие змеи, которыми они повязывались вместо пояса. Поломанные тирсы (жезлы Диониса и его спутников, увитые плющом. – Примеч. пер) запутались в переплетениях плюща и увядших цветов. Лужи разлитого вина перемешались с кровью заживо разодранных животных; вакханки поедали вчера эти сырые куски мяса и еще сейчас вокруг бледных уст ржавели пятна крови. Сон их был тяжел. Один из сатиров лежал лицом вверх. Глаза его были открыты. Эти черные глаза, полные таинственных огоньков, казалось, были устремлены в какую-то темную бездну.[59] Рот его был раскрыт, губы спеклись от страшной жажды. Все его существо словно дрожало в предчувствии чего-то ужасного, что должно было случиться. Над поляной поднимался одуряющий запах женских тел и козлиный дух сатиров.
В центре поляны стоял пурпурный шатер богов. Вокруг него спали тигры, тихие, спокойные, недвижные, похожие на больших полосатых котов. Несколько в отдалении храпел старый сатир, покрытый шкурой медведя. Над своим хозяином склонил голову осел, который во сне выглядел глубоко задумавшимся. К деревьям, окружающим поляну, стоя прислонились слоны, привезенные из Индии, и издавали во сне тихое, стонущее урчание. Сон их был весьма чуток, и, когда одна из вакханок испуганно вскрикнула в тяжелом сне, сразу открыли свои маленькие проницательные глаза. Светлело. Первые лучи солнца высасывали из травы капли росы. Две менады (они же вакханки, они же бассириды, спутницы Диониса. – Примеч. пер.), спавшие вместе, тесно прижавшись друг к другу, очнулись словно бы в ошеломлении и взглянули друг на друга мутными глазами, обведенными синими кругами. Затем обе хрипло рассмеялись и, взявшись за руки, встали, чтобы идти доить львицу, ибо Дионис привык выпивать на завтрак чашу львиного молока.
Самая молодая из вакханок, Наис, не спала. Вчера она впервые вошла в свиту бога. Родом она была из этого же леса, где из-под черного камня выбивался родник, доверенный ее заботам. До сих пор жизнь ее текла тихо и монотонно. У опекаемого ею источника рос дуб, на ветвях которого были развешаны глиняные кубки – пожертования набожных бедных путников. Редко заходил сюда какой-нибудь пастух, чтобы напиться воды. Тогда Наис вытирала прохладными ладонями пот с его лба.
Когда же вчера лес наполнился радостным гомоном спутников Диониса, она покинула свой влажный грот и присоединилась к вакханкам. Получила новый тирс – зеленую палку с кедровой шишкой наверху – и должна была найти олененка, шкура которого теперь прикрывала ее грудь. Ее угостили вином, которого она ранее не знала. Еще сейчас от него шумит в голове, и помнит она только громкий смех, с которым носилась по лесу. Юная вакханка, почувствовав боль внутри, припомнила ту дивную и страшную минуту, когда толпа сатиров промчалась по ее телу, как буря, принося страдание, которое она, однако, вспоминала без огорчения.
Все произошло так быстро, так резко, что маленькая Наис ничего не поняла. Слыхала, что все говорили о каком-то боге, издавали возгласы в его честь, но затерянная в толпе, затоптанная раздвоенными копытами сатиров, не видела его лица и не слышала его голоса. Помнила только имя: Дионис. И, повторяя его, чувствовала сейчас в сердце странную сладость, настолько это имя казалось ей необычным, священным, божественным. В ушах ее отдавались пурпурные звуки песенки:[60]
Молоко струей плывет, и вина невпроворот,И текут нектар и мед,И возносится с полянБлаговонный фимиам.
Что означают эти слова? Кто превращает воду в молоко и из скалы извлекает струи золотого вина? Кто он, при приближении которого лес наполняется неведомыми ароматами? Не знала.
Тихонько, чтоб никого не разбудить, медленно и несмело начала ползти в сторону, где спал толстый и пьяный Силен. Ему она доверяла больше всех. Вчера, когда она только появилась на поляне, ее сразу привели к нему. Тот взял ее двумя пальцами за подбородок и заглянул в глаза. А сам имел глаза добрые, голубые, отеческие. И, гладя ее по волосам, спросил:
– Хочешь быть с нами?
Кивнула головой, потому что говорить ей было трудно. Он велел вручить ей тирс и налил кубок вина.
– Пей, Наис, – сказал. – Выпив это жидкое солнце, сможешь познать бога, который полон добра и ласки.
Поэтому она пойдет к нему и спросит. Уже близко. Вакханка затаила дыхание и собрала отвагу. Наконец дрожащей рукой потянула за шкуру медведя, которой был прикрыт воспитатель Диониса. Испугалась, услышав глухое ворчание Силена. «Сердится!» – подумала. В этот момент из-под шкуры высунулась лысая голова, окруженная венчиком седых волос. Силен открыл глаза:
– А! Это ты, малышка?
Не сердился. Попросил ее налить кубок вина из стоящего поодаль кувшина. Выпил, прищелкнул языком и, совершенно проснувшись, среди неспокойно затихшего сонного лагеря так ответил на боязливые вопросы Наис:
– Вон там, за пурпурными занавесями шатра, спит бог, которого мои уста будут прославлять во веки веков. Дионис! Да будет благословенно его имя! Я знал его еще ребенком. От меня он впервые услыхал о мире, над которым властвует теперь всей мощью своей сладкой власти. Он сын Зевса и фиванской царицы Семелы. Бедная царица послушалась коварного совета Геры и пожелала увидеть своего божественного возлюбленного воочию во всем величии молний и грома. Зевс исполнил ее просьбу, но слабые земные глаза Семелы не смогли перенести вида бога. Фиванский дворец запылал от небесного огня и сгорел, а Семела погибла.
