Ян Парандовский - Эрос на Олимпе
Уже тогда она несла в лоне своем Диониса. Зевс, чтобы спасти ребенка, извлек его из материнского лона и, поскольку плод был еще недозрелым, зашил его в свое бедро. Через пару месяцев, испытывая страшную боль, он выдал на свет сына, который, родившись во второй раз, нес на себе печать великих предначертаний. Зевс и сам прежде должен был укрываться от жаждущего убийства отца,[61] теперь он отдал Диониса Гермесу, чтобы тот отнес его подальше от Олимпа и спрятал от ненавидящих глаз Геры.
Гермес укрыл младенца в чудесной стране Нис.[62] В этом краю тени и солнца, где произрастал розовый лавр, нимфы кормили его своим сладким, как мед, молоком. Дионис впитывал жизнь из лиловых ладоней Гиад, дочерей гиганта Атласа, вздымающего в вечном усилии на своих согнутых плечах небосвод. Когда малыш плохо себя вел, его пугали старухой Акко (Акко, Алфито и Мормо – страшилища, которыми в Древней Греции пугали детей. – Примеч. пер.): вот она придет и заберет его в свою волшебную торбу. Когда он смеялся, девы брались за руки и танцевали вокруг маленького бога. Тогда-то он научился отличать волнующий женский аромат от резкого лесного запаха. Предупреждали его, однако, чтобы был осторожен: ночами бродит по тропам хищная Ламия,[63] ради своего удовольствия похищающая детей и высасывающая из них кровь.
– Я, – продолжал Силен, – был тогда при нем и смеялся над девчоночьими страхами. Рассказывал ему о богах и сотворении мира и учил его любить людей больше, чем богов. Всегда умел отогнать печаль с его чела, но прививал ему также чувство сострадания, чтобы увереннее он завладел миром. Когда Дионис вырос, я показал ему длинную белую дорогу, теряющуюся в тени деревьев. Он понял меня, и мы отправились в путь.
Вокруг него собралось удивительное войско. Все те, кого ты видишь. Из лесов, с гор, с влажных лугов, с рек и озер прибежали нимфы с белыми коленями, их мы нарекли вакханками и менадами. За нимфами прискакали сатиры, многочисленный косматый народ лесных полубогов, страшных шалопаев, бесстыжих, но честных и добрых. Из Аркадии прибыл бог Пан, который спит вон там, не выпуская из рук своей волшебной дудки. Это все была пехота. Конницу представили кентавры, любящие вино. Головы мы увенчали плющом, а в руки взяли палки с шишками, эти самые тирсы, которые составляют единственное наше оружие.
Распускают слухи, что тирс только внешне выглядит невинно, а, в сущности, это копье, острие которого прикрыто пучком зелени. Сама знаешь, что это неправда. Дионис ненавидит железо, и пролитие человеческой крови наполняет его отвращением. Не раз случалось нам в пути встречать дикие и варварские племена, которые, потрафляя своей жестокости, заявляли, что боги требуют человеческих жертв. И всюду Дионис отменял такие мерзкие обряды и смягчал нравы в стране.
Чудесные это были дни! Я ехал на осле, ибо с годами мои ноги отяжелели. Распивая вино, внимал звукам цимбал, флейт, рогов и труб, на которых наигрывало наше веселое войско. Странствующие вовлекали в волны божественного безумия деревни, дремлющие в тени тополей, и города, гнездящиеся в горах или купающиеся в море. Скалы отвечали эхом на пьяные выкрики сатиров, а лесные чащи вторили им рычанием испуганных зверей. Войско Диониса располагалось лагерем среди желтых песков пустыни и на склонах одиноких гор или с посвистом вьюги разливалось по необъятным просторам полей, не тронутых сохой пахаря.
Весть о новом божестве разносили птицы среди лепестков цветущей весны. К нему выходили полные смирения толпы в ожидании явления бога. А он развешивал по солнечным склонам янтарные ожерелья виноградников и учил из черного лона земли извлекать золотистое чудо зерна. Из преклонения перед богом распространилась вера, что это его кровь – сок ясных и темных ягод и что это его тело – хлеб, рождающийся из таинственных глубин вспаханных борозд.
Таким образом мы обошли весь мир. Познакомились с людьми странными и опасными. Видели таких, у которых лицо взирало с живота, и таких, что во сне накрывались собственными ушами. Амазонки[64] с благодарностью воспринимали плодотворные объятия добродушных сатиров, а андрогины, у которых правая грудь мужская, а левая женская, смешались с процессией, то отдаваясь, как женщины, то гоняясь за вакханками в приступе мужской страсти. В покоренных странах в знак торжества водружали большие изваяния фаллосов.
За Дионисом шел Эрос, вдохновленный солнечным блеском виноградной грозди. Стрелы его не были нам опасны, ибо мы сами привыкли выходить навстречу любви и встречать ее улыбкой. Вчера ты убедилась, как нетрудно успокоить свою жажду, и даже Пан с его поэтическо-элегической душой в нашем обществе забыл грусть. Что касается сатиров, то любовь их воплощается в мимолетной вспышке страстей, которая впоследствии вспоминается без связи с каким-то конкретным образом. Дионис любил фракийского мальчика Ампелоса, а когда смерть призвала того, превратил его в виноградную лозу. И с тех пор, когда пьет сок, выжатый из виноградных гроздьев, он словно пьет душу возлюбленного.
Благосклонность богов приносит людям меньше счастья, чем это всем кажется. Дочь афинского крестьянина Икария – Эригона[65] повесилась, и Дионис поместил ее между звезд, где она блестит, как Дева. В момент смерти она не была уже девой, ибо съела несколько виноградин с куста, в которой воплотился сын Семелы: глотая сладкие ягоды, она наслаждалась богом и его семенем. Аура, спутница охот быстроногой Артемиды, по воле Афродиты отдалась Дионису, а родив близнецов, обезумела и ее еле оторвали от детей, которых она хотела съесть. Дивную Берою, дочь Адониса, перехватил у Диониса Посейдон, и наш господин должен был утешиться любовью Алфесибы, к которой явился в образе тигра. Прекрасная Никая сопротивлялась ему до тех пор, пока речную струю, из которой она пила, он не превратил в вино. Силен взглянул на миниатюрную Наис. С головой, склоненной к его стопам, она заснула, убаюканная его приятным голосом и диковинными рассказами. Ее маленькая головка не могла вместить сразу столько новых знакомых. Но стоило ему замолчать, она очнулась и с улыбкой сказала, что выслушала все.
Тем временем лагерь пробуждался. Солнце уже стояло высоко. Вакханки тихо скрылись в чаще, чтобы там привести в порядок свои убранства. Сатиры наполнили поляны шумным смехом. Пан, сидя под деревом, очищал луковицу. Кентавры бесновались, играли друг с другом, стуча копытами. Оголодавшие тигры слизывали запекшуюся кровь убитых животных. Силен вылез из-под своей шкуры, выпил еще один кубок вина и пошел в шатер Диониса. Наис подобралась, желая заглянуть за отдернутый занавес, но не заметила ничего, кроме красного полусвета, который наполнял шатер.
Под вечер по велению Силена началась подготовка к походу. Выкатили золотую колесницу, в которую впрягли шесть пар тигров, увенчанных цветами. Маленькие сатиры уселись на спины диких бестий. Все взяли в руки тирсы и плотным полукругом встали у шатра бога. Вакханки держали факелы. Наконец из шатра вышел Дионис и встал на колесницу, озаряемый красными отблесками. У маленькой Наис перестало биться сердце. Она не могла даже представить себе ничего более прекрасного. На золотой повозке стоял молодой бог, одетый в длинное пурпурное облачение. По плечам его рассыпались золотые кудри, чудесно украшенные. Лицом он был бел, как молоко, уста красные, как сердцевина граната, глаза фиолетовые, затененные длинными темными ресницами.
Но более всего ее поразила его неописуемая улыбка, улыбка-приветствие, улыбка-благословение. Она осветила все вокруг, словно наступил солнечный день. Был он подобен тому чудесному греческому поздравлению, которое гласит: «Радуйся!» – был как материнская ласка и как поцелуй возлюбленного…
Дионис взял в руки золоченые поводья, и тигры двинулись. И тогда раздался общий клич: «Эвоэ!» Поднялся этот возглас – безбрежный, волнующийся, как облака на закате солнца, возглас такой широкий, что охватил шумящие верхушки деревьев, и спустился в долины, и вернулся к вершинам, возглас, полный вздохов и призывов. Так вакханки, менады, сатиры и кентавры приветствовали своего бога. Затрубили трубы и рога, ударили в цимбалы, которые время от времени перебивал визгливый тон пастушьих дудок. Распевающая толпа бежала за золотой повозкой. Ленивой трусцой нес осел старого Силена.
Понемногу стало известно, куда направляются. Тогда смолкли шум, музыка, пение, ибо до места было уже недалеко. Через минуту лес кончился и показалась местность дикая, пустынная, скалистая. Земля была красная, а скалы белые. Отвратительные испарения доносились из гниющих луж, навечно разлившихся в углублениях неровной почвы. Дионис дал знать, и все остановились. Бог сошел с повозки и отдал поводья Пану. Потом поднял глаза к темному небу, словно искал в нем звезды, закрытые тучами. Еще раз оглянулся на всех и через темное скальное отверстие сошел в подземелье.
