Ян Парандовский - Эрос на Олимпе
Икарий подался в изгнание из Спарты один, а вернулся с шестью детьми. Мать (или матери) осталась в Этолии, привязанная к своим родникам с прозрачными водами. Пенелопа, вырастая, превратилась в хорошенькую девушку. Женихов у нее хватало. Икарий был доволен и горд своей дочерью. По примеру прежних героев он пообещал ее руку тому, кто победит в беге: не хотел, чтобы дочь богини родника попала в руки какому-нибудь недотепе. На состязание собралась самая отборная молодежь. Побежали. Трижды обежали выбранное поле. Блестели на солнце нагие, лоснящиеся от масла и пота тела. У финиша первым был Одиссей, сын Лаэрта, мудрого царя Итаки. Одиссей так был этому рад, что немедленно заложил красный храм в честь Афины, своей личной покровительницы. После чего с женой вернулся на родину.
Старый отец был доволен невестой сына и отдал новобрачным дворец, а сам удалился в тишину сельской усадьбы. Через год у них родился мальчик, которого нарекли Телемахом. После окончания трудов, под вечер, садился Одиссей под развесистым платаном и смотрел, как Пенелопа, со временем становившаяся все более прекрасной, кормила дитя налитой грудью. Ему было хорошо и покойно. Но однажды явились послы от царя Спарты Менелая с тяжелой и тревожной вестью: похищена Елена, а виновник этого – Парис, сын царя Трои. Нанесено оскорбление всему греческому народу. Эллада вооружается. Одиссей встревожился и вначале притворился безумным: не хотел идти на войну. Но обман его раскрыли. И пришлось ему покинуть молоденькую жену и маленького сына. Одиссей рассчитывал вернуться скоро, не предполагая, что это произойдет только через двадцать лет.
Тем временем Пенелопа растила маленького Телемаха, на ночь пела ему дивные песни об отце, о том, что он самый мудрый из ахейцев, что в собрании посрамил он скверного Терсита, как участвовал в посольстве в Трое, как похитил коней Реса. С последними звуками песни прерывались известия о царе Итаки и понемногу тускнел его дорогой образ. Пролетели годы. Возвращались герои осады Трои, а об Одиссее не было и слуху. Весь дом заполнился женихами, юными отпрысками княжеских домов скалистой Итаки, Дулихиона, Самоса и лесистого Закинта.
Пенелопа глядела на них, но никто не напоминал ей Одиссея. Где же сейчас его широкие плечи, где грудь, как сдвоенный панцирь, где руки, как мощные ветви, где бедра, как стволы деревьев, вбитые в землю с такой мощью, словно вросли корнями? Воистину никто не мог с ним сравниться. Однако постепенно Пенелопа привыкла к женихам, оценила их достоинства. После нескольких месяцев они уже не казались ей столь ничтожными и смешными. Придет же время, когда кого-нибудь из них она выберет себе в мужья. Если до этого Одиссей не вернется. Очевидно…
Даже Гомер не мог скрыть, что кое-кому из женихов Пенелопа отдавала предпочтение: охотно прислушивалась к речам Амфинома и Антиноя. Гомер поведал об этом весьма осторожно, но, вероятно, не стоит ему доверять. И тут понемногу Пенелопу начинают покидать возвышенные эпитеты, в которые ее облек Гомер, – один за другим, так что скоро остается она перед нами нагой, не прикрытой и, более того, отмеченной неожиданным прозвищем – бассара, очень непристойным и поэтому весьма трудно переводимым (буквально: длинное одеяние вакханок. – Примеч. пер.). В чем же ее обвиняют? Итак, Амфином, Ангиной… О, нет, значительно больше! Все! Как так «все»? Да, все претенденты, один за другим, каждый по отдельности и все вместе. Все до одного, сколько их было, – сто восемнадцать. Сто восемнадцать!
Трудно поверить, но это почти правда. Почти такая же правда, как то, что Пенелопа оставалась до конца чистой и верной. Только правда, опирающаяся не на великое имя Гомера, а на какие-то незначительные имена забытых поэтов и въедливых историков. Кто знает, может, и они были правы, лишенные полета творческого воображения, раболепно послушные мифам.
Современные ученые не могли обойти молчанием столь скандальную версию. И выдумали хитроумное и весьма замысловатое объяснение. Так вот, по-гречески Пенелопа означает «утка». Это не обычная утка, а символ, означающий богиню земли и луны. Сто восемнадцать ее женихов и их слуг, помноженные на три, дают количество дней в лунном году. Одиссей же – не что иное, как бог солнца, который своим знаменитым выстрелом из лука, когда стрела прошла через двенадцать колец, побеждает женихов, то есть за двенадцать месяцев поглощает полностью все дни года и освобождает богиню земли, с которой потом соединяется в супружеском союзе.
Моему разуму трудно это воспринимать, и мне кажется, что такого замысловатого объяснения не поняли бы также те почтенные варвары, которые в молодой еще Греции сочиняли мифы. Не убеждает меня также другая попытка оправдать Пенелопу: тут, дескать, имеет место подмена имен, то есть одна Пенелопа была верной супругой, а другая… Нет, я не берусь защищать честь Пенелопы – не был на Итаке, не был влюблен в дочь Икария, поэтому смело могу сказать, что было потом. Потом родился сын Пенелопы и всех женихов, ибо греческая сказка не признает границ правдоподобия.
Забавно выглядел этот сын, плод позора, истинное посмешище и божье наказание. Вы знаете его имя – это Пан.
О, сколь сумасбродны пути греческой легенды! Едва обнаружили зерно истины – показалось нам, что честнейшим образом мы опровергли историческую ложь, как опять приходит сомнение. Из отдельных фрагментов, полуслов, найденных у других писателей, из поэтических намеков и поясняющих эпитетов накапливается в моих руках материал иной легенды. В роскошном лабиринте греческой мифологии открывается передо мной новая, неизвестная тропинка, которая на сей раз ведет не во дворец, а на поля, луга, в лес, в горную пещеру. И опять перед нами предстает это загадочное существо по имени Пенелопа, на этот раз не в образе зрелой женщины, а в коротком платьице, только начинающая расцветать девушка.
Это было в те времена, когда Пенелопа обитала в доме своего отца Икария. Ежедневно выгоняла она на лакедемонские луга многочисленное стадо коз и овец. Была она льноволосая и голубоглазая, как горсть колосьев, сжатая серпом вместе с васильками. Босая, с распущенными волосами, загоняла свое любимое стадо. Соседние пастухи были друзьями ее невинных забав, и петь она научилась у птиц и утреннего ветра, шумящего в тростниках. И когда-то, в один день, душный и грозовой, в каком-то гроте в предгорьях налетел на нее нежданно великолепный козел,[54] разодрал одежды, обнажив скрытые девичьи тайны, и взял ее, полуживую, неизвестно, от ужаса или наслаждения. В этот единственный в жизни миг Пенелопа узнала, что напавшим был сам бог торговли, красноречия и обмана Гермес. Пан сохранил выразительное сходство со своим отцом, но из-за этой незадачливой метаморфозы имел рога на голове, кривой нос, клочковатую бороду, раздвоенные козлиные копыта, до половины тела был покрыт густой шерстью, а сзади свисал у него хвост. Хвалиться таким потомством не приходилось. Пенелопа, уезжая с Одиссеем, оставила козлоногого в Лаконии, а мудрый сын Лаэрта, не обнаружив в свадебную ночь того, что положено, не имел смелости спросить, поскольку каждый вопрос вызывал горькие слезы у его достойной супруги.
Пан тем временем вырос, а узнав обо всем, хотел обязательно поговорить с отцом. Это было делом нелегким, поскольку Гермес всегда был занят и никогда нельзя было знать, где он находится. Никто из богов не был так загружен, как Гермес. Уже на рассвете он подметал пиршественный зал на Олимпе, раскладывал подушки в зале советов, а закончив утренние хлопоты, ждал пробуждения Зевса. Едва услыхав мощный зевок сына Крона, представал для получения указаний и с этого момента весь день был в бегах и полетах, поскольку на ногах имел крылышки. Возвращался Гермес запыхавшийся, отчитывался о содеянном и тут же приступал к раскладыванию амброзии по золотым тарелкам, из которых едят счастливые боги. И еще ему надо было выделить время, чтобы давать уроки гимнастики молодежи и навевать вдохновение ораторам на собраниях. Да и ночью он не знал отдыха. В то время когда небо и земля погружались в сон, он сопровождал души умерших в подземный мир и выполнял обязанности рассыльного при адском суде. Не будь он бессмертным и вечно молодым богом, давно бы обессилел и скончался от переутомления. Нет, Гермес никогда не имел свободного времени. Даже на любовь, которая у него приобретала характер порывистого вожделения.[55]
Посему трудолюбивый бог был немало удивлен, когда однажды ему преградил дорогу Пан, козлоногий божок пастухов, и назвал его отцом. Глядя на эту уродливую фигуру, Гермес возмутился: такое чудище может быть разве что плодом звериной любви, коза его родила, а отцом был козел. Пан знал, что не отличается красотой, но и его укололо, что от него отрекается собственный отец. Тогда он сказал:
– Чем более глумишься над своим сыном, тем менее заслуживаешь уважения к себе самому, создателю подобного совершенства. Не моя вина, что я такой получился.
