Ян Парандовский - Эрос на Олимпе
Но в намерения Афродиты не входило стать объектом такого почитания. Наоборот, она хотела, чтобы он был смелее. На его слова скромно ответила, что слишком велика для нее честь и ей опасно равняться с богами. Она простая смертная, которую, правда, Киприйская дева наделила некоторой привлекательностью, но что она значит рядом с красотой Адониса! И, подойдя ближе, стала гладить его волосы, говоря, что они подобны лесным фиалкам, и лицо, которое показалось ей похожим на солнечный лик, а об устах его сказала, что они должны таить в себе сладость. Он дал ей попробовать, и это был их первый поцелуй.
Юноша ввел богиню в грот, где располагалось его ложе, покрытое шкурами львов, которых он сам убил на высоких горных вершинах. Сквозь распахнувшийся пеплос заметил белизну ее тела, а когда она подняла руку, его смутил пушистый темный грот ее подмышки, подобный священной аркадской пещере. Он снял с нее ожерелье, наплечные застежки, вынул заколки из волос – и они рассыпались золотым потоком, совлек с нее светозарные одежды и увидел, что груди ее подобны удвоенному отражению луны в ясной озерной глади. Только поясок под грудью не дала снять с себя Афродита – волшебную повязку, в которой хранятся все тайны ее очарования. Адонис, правда, думал, что стыдливость удерживает ее от полной наготы. Стал ее целовать, произносить ласковые, успокаивающие слова, смысла которых он и сам хорошо не понимал, после чего она откинула голову, закрыла лицо предплечьем и отдалась ему. Другой, может быть, и заметил бы, что в этом проявила она определенный опыт. Когда же любовники насытились страстью и пришло время выразить чувства словами, Афродита, крепко его поцеловав, призналась, кто она. Но Адонис уже спал, ибо прошлую ночь просидел в засаде, охотясь на льва.
Так они любили друг друга. Адонис принял любовь богини с готовностью и был доволен, что не надо уже возводить алтарь – в этом он не разбирался. Но одной любви ему было мало. Он не считал нужным прерывать свои маловажные занятия и продолжал охотиться. Когда возвращался, Афродита встречала его перед входом в пещеру и восхищалась добычей. Иногда путала названия животных, и возлюбленный смотрел на нее снисходительно. Когда же она пыталась подольше удержать его подле себя, юноша удивлялся, что Зевс разрешает такой важной богине запускать свои дела и жить без определенных занятий.
Она же любила его все больше. Каждая минута без него казалась ей потерянной. Как-то раз богиня сказала ему, что будет теперь сопутствовать ему на охоте. Он не считал, что она принесет ему пользу, но Адониса легко было убедить. Нимфы обучили его небольшому количеству слов, поскольку сами знали не больше. Афродита же могла говорить весьма долго, совсем без остановки, что вызывало в нем восхищение, но временами производило в голове не очень приятный сумбур. Киприйская дева велела Эросу принести короткую накидку вроде той, которую носит Артемида, и, надев на ноги высоко зашнурованные сандалии с толстыми подошвами, взяла в руки легкое копье и встала рядом с Адонисом. Очень она ему понравилась в этом облачении, и кусты вереска были свидетелями его восхищения.
Так ходили они рядом по горам и лесам, и Афродита старалась отвлечь внимание возлюбленного от ненавистной ей охоты. Вначале он сопротивлялся, но в конце концов уступал, потому что она умела рассказывать действительно интересно. Однажды ночью она показала ему созвездие Ориона и выложила всю историю этого охотника, в которого была влюблена богиня утренней зари. А поскольку недалеко от них была страна Нис, то влюбленные пошли проведать, как в укрытии от Геры растет маленький Дионис. Спрятавшись в кустах, они видели молоденького бога, как тот стоял, приникнув к одному из сатиров. Казалось, прислушивался к чему-то и пребывал в мечтательности. Адонис долго вспоминал эту встречу, ибо именно там он поймал живую белку.
Если б тогда кто-то спросил богиню, любила ли она до этого, она бы ответила отрицательно. Не помнила такого. В этом не было ее вины, ибо Адонис заслонил собой весь мир. А забывать, однако, не следовало. Она же бросила Арея и даже не уведомила его о перемене в своих чувствах. Правда, он и сам мог догадаться, что после скандала с той сетью перестал для нее существовать. Но осознать такое труднее всего. Арей напрасно искал Афродиту. Все хотел ей что-то объяснить, попросить прощения, если она разгневалась, и воспоминаниями о прежних утехах разжечь заново угасшее пламя любви.
И вот он обнаружил ее, увидев издалека в обществе Адониса. Вся любимая дикая Фракия ощетинилась в его ожесточенной душе пиками своих вершин. Решил мстить. Убить Адониса. Не в бою, а исподтишка. Осторожность никогда не помешает. Поэтому преобразился в вепря. Огромный зверь обрушился неожиданно на спящего Адониса и клыками разорвал его прекрасное тело.
Афродита где-то поодаль собирала цветы на венок для своего возлюбленного. Прибежала на крик. Адонис умирал. Темная ночь опустилась на его глаза. Из раны ручьем текла кровь. Розы, белые до этого, изменили цвет – стали красными. Сколько крови истекло из Адониса, столько слез пролила Афродита! Из крови вырастали розы, а из слез богини – анемоны. Все это было в горах Ливана, где брала начало река, впоследствии названная Адонисом. Каждый год в это самое время она становилась кровавого цвета, и был это знак начала празднования адонисий.
Отчаяние Афродиты было так велико, как велика была ее любовь. Она обрезала свои золотые волосы и посыпала пеплом голову. Лицо и грудь кровоточили, разодранные ногтями. Запятнанная одежда жалкими лоскутами опадала, открывая ее светлое тело. Богиня каталась в пыли и громко рыдала. Далеким воем отвечали ей псы Гекаты, зловещей богини дорог разлуки.
И тогда сошла она в преисподнюю, как Астарта (у нас иногда Иштар. – Примеч. пер.), требуя возвращения своего милого. Персефона не вняла ее просьбам – сама хотела задержать Адониса. Афродита с жалобой обратилась к Зевсу. В соответствии с олимпийским этикетом встала рядом с троном и, гладя подбородок громовержца, просила. Зевс порешил так, чтобы две трети года Адонис проводил у своей небесной возлюбленной, а одну треть – под землей. В греческих домах расцветали «садики Адониса», когда весной сын Мирры возвращался на землю, а когда поздней осенью открывались перед ним бездны печального царства теней, выходили одетые в траур вавилонские девы и, выдирая волосы в ритуальном плаче, причитали, что отошел
Властелин царства мертвых, хозяин водяных камышей,[52]Тамариска, не хлебнувшего и капли воды из борозды,Деревце, посаженное не на своем месте,Деревце, корни которого вырвали.
ЗАРИАДР
У Афродиты и Адониса родился сын по имени Зариадр. Он был так хорош собой, что греки прощали ему даже его имя, слишком твердое и варварское для их тонкого слуха. Оно не коробило никого в Прикаспийских степях, где властвовал Зариадр. Соседом у него был царь Омарт, у которого была дочь Одатида.[53] И хотя никто ее не видел в глаза, ибо по восточному обычаю она росла в суровом уединении, все знали, что она прекрасна. Зариадр не раз слыхал о ней, но она занимала его мысли не более прочих вещей. Снились ему сны. Очень часто во сне являлась прекрасная девушка. И хотя имени ее он не знал, она была ему хорошо знакома. Являлась каждую ночь, улыбалась ему и, взяв за руку, водила его по какому-то парку, в котором он до сих пор никогда не бывал. Говорили друг с другом немного. Ровно столько, сколько необходимо. То девушка показывала ему какой-то цветок, то он рассказывал ей повадки зверей, знакомые ему по охоте. Больше же всего им нравилось молчать, наблюдая, как в пруду снуют рыбки.
Оба знали, что на краю парка растет одно очень старое дерево, к которому надо обязательно прийти. Много раз собирались это сделать, но как-то ни разу не получалось. Всегда что-то им мешало, и Зариадр пробуждался у поворота дорожки, ведущей к дереву. Когда засыпал опять, его девушки уже не было, а найти дорогу сам он не мог. Но однажды ночью, едва заснув, он увидел это дерево, а под ним сидела она и манила его пальчиком. А когда юноша приблизился, она встала и, наклонясь к нему, сказала: «Люблю».
Удивился Зариадр, услышав это слово, такое близкое и вместе с тем такое далекое, короткое слово, озабоченное, беспомощное. Да и что оно, собственно, означало? Он не мог себе этого объяснить, но сразу проснулся, так как чувствовал, что сердце вот-вот остановится.
А следующей ночью они снова встретились под старым деревом, но уже ни о чем не говорили, только смотрели друг другу в глаза, взявшись за руки. С тех пор больше по парку не гуляли, не обращали внимания ни на цветы, ни на птиц, и серебряные рыбки в пруду утратили для них интерес. Оставаясь под этим деревом, они обменивались тысячью пустяковых и бесконечно дорогих слов, а потом обменялись и поцелуем, первым и самым целомудренным. Расставаясь, сказали, что так будет навечно.
