Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей
— Погоди, — Всеволод поднял руку. — За верную службу решил я тебя наградить.
Он подал конюшему свиток.
— Ты грамотный, читай.
Лоза медленно прочитал свиток, все ещё не веря собственным глазам.
— Село Холмы… с челядью… мне?!
— Тебе.
— Батюшка князь, ты меня изгоняешь? Чем я тебя прогневал?
— Глупый ты, дядька! Бери село и правь разумно. Рано ты на покой удалился. Разве место на конюшне такому человеку, как ты? Хоть и седой, а я думаю, можешь ещё жениться, ребеночка завести. Меня вон все толкают: женись да женись! Даже батюшка Настенькин. И родня моя торопит: надо род продолжать…
— Любят тебя все, потому плохого не пожелают. Прожили вы с Анастасией столько, сколько Бог дал, что же теперь поделаешь? Знаешь ты хоть одну женку, что домой от татар вернулась?
— Чего не знаю, того не знаю.
— То-то же! Потому, выходит, без толку её и ждать…
— Ты не сказал, принимаешь ли мой дар?
Лоза поклонился Всеволоду в пояс, а когда выпрямился, стало видно, что какая-то мысль мелькнула в его голове, изменив вдруг прошлые намерения. Будто он подумал: "А вдруг?" И кивнул головой.
— Благодарствую, Всеволод Мстиславич!
И то ли от этой самой нежданной мысли, то ли от щедрости воспитанника своего, распрямился Лоза. Приосанился.
— Таким ты мне больше нравишься, — улыбнулся Всеволод. — Вспоминаю строгого дядьку Лозу… Завтра поутру отправимся твое селение смотреть…
Князь помолчал и добавил:
— Хочу ещё к гадалке заехать. Той, помнишь, что Любомир привозил.
— Как не помнить? — Лоза оживился, пожалуй, излишне горячо, но Всеволод, погруженный в свои мысли, этого не заметил. — С превеликой радостью тебя сопровожу. Вдруг и мне чего-нибудь нагадает?
Выехали они ранним утром августа — князь, Любомир, Лоза и ещё пятеро княжеских дружинников. Холмы располагались не слишком далеко от Лебедяни, но из-за гадалки им пришлось делать крюк.
Прозора в тот день гостей не ждала, и это было странно, потому что обычно их приезд или приход она предчувствовала и успевала приготовиться. Но теперь…
Со вчерашнего дня вдруг стали мучить её воспоминания. Все то, что, как она думала, давно похоронила на самом дне души, всплыло со всеми страшными подробностями.
Татар — или мунгалов — кто их разберет, было немного. Так, небольшой отряд. Но для селения в несколько дворов оказалось больше чем достаточно.
Ничто не предвещало беды, потому и Софья не успела спрятаться с ребятишками в нарочно выкопанном для такого случая подполе.
Она как раз доставала из печи свежий хлеб, когда дверь распахнулась и в светелку ввалились нехристи. Дом Лозы первым привлек их внимание, изукрашенный деревянной резьбой, точно праздничный пряник.
— Карош, жинка, карош! — проговорил один из незваных гостей, хищно оглядывая её статную фигуру.
Софья успела оттолкнуть от себя цеплявшегося за её юбку младшенького сына и шепнуть старшему:
— Спрячьтесь в подпол!
Она сказала так, надеясь, что, пока её выволакивают во двор, о детях никто вспоминать не будет, и она сможет уберечь хоть их. Как бы все ни кончилось, думала она, дети смогут выбраться, а уж добрые люди их в беде не оставят.
Муж Даниил, как обычно, мастерил что-то в небольшой сараюшке подле избы и потому не сразу понял, что на подворье чужие. А когда выглянул наружу и все увидел, схватил первое, что под руку попалось, вилы, да и кинулся на нехристей.
Успел-таки достать одного, да куда ему было против всех? Накинулись, стали саблями рубить. На мгновение Софью из внимания выпустили, и она успела дотянуться до упавших вил. Проткнула ими в аккурат того, который как раз собирался её мужу, как она думала, уже мертвому, голову саблей отрубить. Теперь, выходит, хоть Даниилу жизнь спасла.
Софью тут же ударили саблей в грудь, и уже угасающим сознанием она успела понять: подожгли их избу.
— Дети! — хотела крикнуть она. — Там же дети!
Но язык ей уже не повиновался.
Монголы пришли в дикую ярость оттого, что им сопротивлялись и спалили дотла все их небольшое село. Мужчин убили сразу. Женщин — вначале изнасиловав.
Ее тоже насиловали. Бесчувственную, истекающую кровью. Последний должен был добить уруску.
Почему он этого не сделал, теперь не узнаешь. То ли посчитал, что она, вся в крови, и так умрет. То ли проникся уважением к самоотверженности, с какой она кинулась на защиту мужа… Сплюнул, подтянул штаны и пошел прочь к своему привязанному поодаль коню…
Но бог не дал ей тогда умереть. На счастье Софьи, в том лесу, близ которого притулилось их сельцо, двое монахов собирали лечебные травы.
Взметнувшиеся к небу столбы пламени и дыма привлекли их внимание, но когда божьи люди добрались до места, глазам их предстало лишь дымящееся пепелище. Позже стало известно, что несколько односельчан успели скрыться в лесу.
Монах Агапит потом рассказывал, что Софья застонала, когда он над нею склонился, и все что-то пыталась ему сказать, но лишь беззвучно открывала рот. Она пыталась сказать, что в избе остались дети, но самой избы к тому времени все равно уже не было.
Монахи наскоро соорудили носилки, положили на них раненую и отнесли к небольшому скиту, где оба жили.
Агапит занялся раной Софьи, а второй монах, помоложе, отправился в Лебедянь, чтобы предупредить горожан о нападении татар. Да чтоб прислали людей с лопатами похоронить погибших.
Когда сегодня у её избы спешилось несколько всадников, Прозора поняла, почему вдруг перед нею явились тени прошлого.
Глава шестнадцатая. Заира
— Отчего люди не могут жить в мире? — спрашивала мужа Анастасия, прислушиваясь к ровному биению его сердца.
Теперь, когда она была на восьмом месяце беременности, Аваджи особо берег её, боясь навредить ребенку. Он сдерживал свое желание и шутил, что пусть только родит, а уж он свое возьмет.
Зато они стали друг с другом подолгу разговаривать.
— От того, что одни жадные, другие — бедные, а третьи — ленивые, отвечал он.
Анастасия улыбнулась.
— У тебя, душа моя, на все есть ответ. Уж не шутишь ли ты надо мной?
— Я сразу отвечаю от того, что в свое время и сам задавал себе те же вопросы.
— Жадных и бедных ещё можно понять, но ленивых…
— Это просто, голубка. Ленивый работать не хочет, а жить хочет не хуже других. Вот он садится на коня и едет отбирать то, что другие заработали тяжким трудом.
— А ты какой?
— Я — глупый.
— Зачем ты на себя наговариваешь?
— Это так и есть. Я нашел тебя. Разве не стоит такая находка всех сокровищ мира? По-хорошему, надо сажать тебя на коня и ехать куда-нибудь подальше отсюда. Но нет, мне мало и этого. Я хочу продолжать грабить других, чтобы самому жить, не зная нужды.
Анастасия вздрогнула.
— Разве может быть счастливым грабитель?
— Правильно ты говоришь, Ана, бог меня за такое накажет.
— Не накликай беду! — она поднесла было руку ко лбу, чтобы сотворить крестное знамение, но в последний момент убрала и истово подумала про себя: "Спаси, Христос!"
Как Аваджи и предполагал, если хан ему Заиру и подарил, то старшей ханум за девушку пришлось заплатить. Впрочем, на удивление, немного. Потому Аваджи такая щедрость насторожила: Эталмас ничего не делала просто так. Но, с другой стороны, какой у неё мог быть интерес к бедному юз-баши? Разбогатеть-то он ещё только собирался!
Он подождал у желтой юрты, пока Заира собирала свои вещи, и, посмотрев на её тощий узелок, испытал некоторое раскаяние. Разве не права Ана, говоря, что Заира в своей судьбе не виновата? Ведь не укради её нукеры Тури-хана, вышла бы замуж за хорошего человека, рожала бы ему детишек…
Поймав себя на подобных мыслях, Аваджи посмеялся: он так любит свою жену, что начинает смотреть на жизнь её глазами. Еще немного, и он по-женски станет плакать над судьбой всех обездоленных!
Он слишком засиделся в курене. И кстати подоспел этот поход в Ходжент.
Еще за десять серебряных монет Аваджи договорился с Эталмас, что две ночи до похода Заира поспит в маленькой юрте рабынь, которые обслуживали жен Тури-хана.
— Зачем так рано из желтой юрты забрал? — все же проворчала старшая жена. — Нукеры в поход уходят, все девушки на счету!
За оставшиеся два дня ничего особенного не случилось. Только Заира, улучив минутку, прибежала к Анастасии, упала перед нею на колени, да ещё руку пыталась поцеловать.
— Нет конца моей благодарности! — горячо повторяла она. — А уж Аслан как доволен!
— Аслан? При чем здесь Аслан? — не сразу поняла Анастасия, покачав головой. Она, конечно, знала о пылком характере подруги, но такой бури чувств от неё не ожидала.
Только спокойно поразмыслив, поняла, что к чему, да ещё и у Заиры принялась прощения просить.
— А ты мне руки целовать хотела, — повинилась она. — Да разве я подумала, как тебе в этой юрте плохо? Я о себе подумала. Хотела, чтобы рядом со мной близкий человек был. А кто, кроме Аваджи, мне ближе тебя?
