Роберта Джеллис - Гобелены грез
— От фермы почти ничего не осталось, — сказал подъехавший латник, — но сейчас там уже никого нет. — Поколебавшись, он в нерешительности, вновь начал говорить о чем-то, но следующий порыв ветра, окативший их еще большей вонью, вынудил его остановиться и раскашляться. С трудом отдышавшись и откашлявшись, он продолжал: — Эти горцы вконец свихнулись. Они не выгнали даже скот из хлева. Спалили все подчистую: жилье, хлев, сараи, скот… Йомена с сыновьями тоже…
— Когда? — сухо спросил Хью.
— Пепел холодный. Вчера на исходе дня или поздно вечером.
— Пепелище можно объехать?
— Простите, милорд, я не посмотрел, — удивленно взглянул на хозяина латник. — Я уверен, что мы там проедем без всяких осложнений. — Тут он заметил слабый кивок Хью в сторону Одрис и понял, что хозяин беспокоится о жене: — Мы можем форсировать реку здесь, — сказал он. — Тут неглубоко, и мы объедем ферму стороной. Она там, дальше, на этом берегу реки.
К несчастью, попытка Хью поберечь нервы супруги привела к обратному результату. Аромат смерти на той стороне реки действительно терзал их обоняние гораздо меньше, однако не прошло и пары минут после того, как они пересекли реку, как конь Хью внезапно всхрапнул и застыл на месте, приподнявшись на дыбы. Меч Хью уже был на полпути из ножен, когда быстрые глаза Одрис установили причину столь странного поведения животного. Она вскрикнула и тут же поперхнулась рвотой. Их было четверо — женщина и трое малышей — и бесчисленные черные пятна застывшей крови, усеивавшие листья папоротника и ветви густого кустарника, среди которого они лежали, свидетельствовали о том, что смерть их не была ни легкой, ни скорой.
— Едем, — сурово приказал Хью.
Она повиновалась, но с каждой из ферм, все чаще встречавшихся им по пути по мере того, как светлело небо, ужас, поселившийся в ее душе, завоевывал в ней все новые и новые позиции. Увиденное там едва укладывалось в сознании, но самое ужасное, как оказалось, поджидало ее впереди: в маленьком селеньице, гнездившемся в верховьях реки — там, где она пересекалась с Римской дорогой. При иных обстоятельствах они бы обшарили всю деревушку в надежде помочь уцелевшим в побоище, но Хью отчаянно спешил, и они ограничились тем, что проскочили деревню насквозь, не сделав попытки обыскать округу. Впрочем, в этом вряд ли был бы какой-либо смысл: жители деревушки, судя по всему, были захвачены врасплох, их трупы густо устилали единственную улочку — шотландцы, вероятно, заблаговременно и тщательно окружили селение, не оставив несчастным ни единого шанса на спасение. К этому времени Одрис выплакала все слезы, но, увидев такое, не смогла сдержать сухих, истерических рыданий. Ее последних сил достало лишь на то, чтобы выхватить кинжал и прижать плотнее к себе ребенка, нашептывая ему на ухо:
— Я сама перережу тебе горло. Я быстро — ты ничего не почувствуешь. Я сама перережу тебе горло.
Это было уже после того, как она увидела малыша, насаженного на вертел и наполовину поджаренного. Возле хижины содержательницы пивной, единственного уцелевшего от огня строения, лежала на обочине маленькая девочка — не более четырех лет. Над нею надругались так, что ее обесчещенное худенькое тельце оказалось разорванным чуть ли не до пупка.
Они шарахнулись от деревни так, словно за ними гнался сам дьявол, неслись, очертя голову напрямик, по бездорожью, забыв о всякой осторожность, рискуя собой и лошадьми, и чуть было не проскочили мимо проводника, возвращавшегося по дороге. Тот неистово жестикулировал, пытаясь их остановить, но было уже поздно, и когда они сумели, наконец, обуздать лошадей, впереди уже слышались возбужденные выкрики людей, всполошенных бешеным топотом конских копыт.
— Сколько их там? — взревел во всю глотку Хью.
В его голосе Одрис услышала ярость, свирепую жажду крови и содрогнулась от стиснувшей сердце боли — она, как и все остальные, исступленно алкала мести после того, что увидела в деревушке, но боялась за мужа, ребенка и саму себя, боялась, что Хью, ослепленный яростью, ввяжется в безнадежную схватку с более сильным противником. Кроме того, она в глубине души знала, что регулярные части шотландской армии, которые судя по отголоскам, двигались на юг по той же дороге, не виновны в этих зверствах, их учинили совсем другие люди, или, скорее, нелюди.
— Два десятка… пять… я не считал, — ответил проводник, в его сухом коротком ответе слышалась все та же жажда мести.
Тревожные звуки заметно приблизились. Хью повернул голову, бросил хищный стремительный взгляд на дорогу, но тут же показал рукой на восток и крикнул:
— Вперед! Главное — доставить женщин в Джернейв. Но мы вернемся! Мы — вернемся!
Глава XXV
Следует отметить, что потрясение, испытанное Одрис по дороге из Хьюга, пошло ей некоторым образом на пользу. Когда беглецы незадолго до восхода солнца добрались до Джернейва, все ее чувства настолько притупились, что она лишь на мгновение прильнула к мужу, когда тот шепнул ей, что не пойдет вместе с ней в замок. Она хотела попросить его беречь себя, напомнить, что он ей бесконечно дорог — как ни странно, ей и в голову не пришло сказать: "Не могу без тебя! ", а это было первое, что вырвалось у нее при следующей встрече, — но тут так и не сумела вымолвить ни единого слова. Обнимая друг друга, они забыли об Эрике, и тот, плотно сжатый телами родителей, проснулся и захныкал.
В это время загрохотали три огромных засова, которыми запирались крепостные ворота. Хью еще раз, крепко и решительно, поцеловал жену на прощание, подтолкнул ее к воротам, прыгнул в седло и ускакал к поджидавшим поодаль латникам. Одрис шагнула за ворота, ведя на поводу лошадь, рядом с нею ковыляла едва державшаяся на ногах леди Мод, а следом тащилась Фрита с привязанной к седлу кобылицы вьючной лошадью.
Ступив несколько шагов, Одрис остановилась под дощатым навесом, который был в свое время пристроен изнутри к ближайшему к воротам участку стены и использовался несущими службу латниками в качестве укрытия в случае ненастной погоды. При ее появлении капитан караульного отряда вскочил на ноги. "Демуазель? " — ахнул он в изумлении и тут же склонился в глубоком поклоне.
— Нет больше демуазели, — улыбнувшись, ответила Одрис, а затем, повысив голос, чтобы перекрыть требовательные вопли разбушевавшегося Эрика, добавила: — Я теперь леди Одрис, и мой сын, вот-вот выскочит из пеленок.
Сказав это, она ослабила завязки на покровах, укутывавших Эрика, затем села на скамью, с которой только что вскочил капитан, и расстегнула на груди платье. Капитан снова поклонился ей и басовитому горлопану, затем, улыбаясь, исчез. Леди Мод некоторое время вглядывалась в его поспешно удалявшуюся спину, затем повернулась и, устало прислонившись к стене, посмотрела на Одрис.
