Филиппа Грегори - Вайдекр, или Темная страсть
— Тебе приятно, когда я делаю так? А так? А вот так? — спрашивала я, в то время как мои пальцы, лицо, язык исследовали каждый дюйм его тела.
— Да, о да!
Нас волновало чувство близкой опасности. Однажды мы случайно встретились в нашем саду, когда Ральф принес на кухню зайца, а я в это время рвала розы для мамы. Я обернулась, увидела его, и маленькая корзинка с розами мгновенно упала из моих рук. Не обращая никакого внимания на открытые в доме окна, Ральф шагнул ко мне, взял меня за руку и повел в беседку. Он крепко сжал меня в объятиях и, безразличный к тому, что мнет мое нарядное шелковое платье, стал целовать мою грудь. Мы оба задыхались от невыразимого волнения. И тут мы рассмеялись и все никак не могли остановиться, в восторге от нашей неслыханной дерзости, от того, что мы любим друг друга в разгар дня, перед окном маминой гостиной, прямо в нашем саду.
В мае был мой день рождения. Я проснулась ранним утром, разбуженная пением птиц в нашем саду, и первым долгом подумала не о дорогих подарках от мамы и отца, а о том, что может подарить мне Ральф.
Мне больше не спалось. Я вскочила с кровати, и, пока, умываясь, плескала водой себе в лицо, перед окном раздался долгий тихий свист. Одетая в одну ночную рубашку, я выглянула в окно и увидела Ральфа, счастливо улыбавшегося мне навстречу.
— С днем рождения, — громким шепотом сказал он, — я принес тебе подарок.
Я спрыгнула с подоконника, подбежала к своему туалетному столику и схватила клубок пряжи. Как принцесса из сказки, я спустила ее из окна, и Ральф привязал к ней крошечную ивовую корзиночку. Я осторожно подтянула ее наверх и поставила на подоконник рядом с собой.
— Это что-то живое? — в изумлении спросила я, услышав шуршание листьев внутри корзиночки.
— Еще какое живое, оно даже царапается, — ответил Ральф и показал длинную красную царапину, идущую от локтя.
— Это котенок! — предположила я.
— Ну нет, котенок — это не для тебя, — беззаботно ответил Ральф. — Это кое-что поинтереснее.
— Тогда маленький львенок, — сказала я и быстро улыбнулась, услышав смех Ральфа.
— Открой и взгляни, — посоветовал он. — Только осторожно.
Я проделала маленькую дырочку в крышке и осторожно заглянула внутрь. Меня встретил подернутый дымкой, разгневанный взгляд, идущий прямо из вороха взъерошенных перьев. Это был детеныш совы, забившийся в уголок корзинки и навостривший на меня свои крохотные когти. При этом из его широко открытого розового клюва вырывался громкий и сердитый писк.
— О Ральф, — вздохнула я в восторге и посмотрела вниз.
Лицо Ральфа сияло любовью и торжеством.
— Мне пришлось лезть за ним на самую верхушку высоченной сосны, — сказал он с гордостью, — хотелось подарить тебе то, что не подарит никто другой. И чтобы это принадлежало Вайдекру.
— Я назову ее Кенни,[6] — сказала я, — потому что совы очень умные.
— Не очень-то она умная, — насмешливо ответил Ральф. — Мы чуть не упали вместе с дерева, когда она меня поцарапала.
— Я всегда буду любить ее, потому что ее подарил мне ты, — говорила я, разглядывая блестящие глаза совенка.
— И любовь, и мудрость, — продолжал поддразнивать меня Ральф, — не слишком ли это много для одной маленькой совы?
— Спасибо тебе, — от всего сердца поблагодарила я его.
— Выйдешь попозже? — поинтересовался он.
— Я постараюсь, — пообещала я, глядя вниз на Ральфа. — Приду на мельницу сразу после завтрака. — Повернув голову, я услышала начинающуюся на кухне возню. — А теперь мне пора идти. Увидимся на мельнице, и еще раз спасибо за подарок.
Мы решили держать Кенни в одной из нежилых комнат нашего огромного дома. Ральф научил меня кормить птенца сырым мясом, завернутым в мех, и ухаживать за перьями на его грудке.
В то лето Ральф взбирался ради меня на любое дерево, он готов был на любой риск. И я тоже все могла бы сделать для него. Или почти все. Была одна вещь, на которую я никогда бы не пошла. И если бы Ральф оказался умнее или был менее влюблен в меня, ему бы это о многом сказало. Я никогда бы не взяла его в свою постель. Ральф мечтал лежать рядом со мной там, в хозяйской кровати, под темным резным изголовьем, с подушками, неохватными, как ствол взрослой сосны. Но я не могла. Как бы я ни любила нашего егеря, он никогда не ляжет со мной в постель сквайра Вайдекра. Я старалась уклониться от этой просьбы, но однажды, когда мама с отцом уехали с визитами в Чичестер, а слуги получили выходной, Ральф прямо попросил меня об этом и встретил безоговорочный отказ. Его глаза потемнели от гнева, и он один ушел в лес ставить капканы. Скоро он забыл об этом единственном моем отказе. Будь он поумнее, он запомнил бы его на все то золотое, нескончаемое лето.
Но оно не было нескончаемым для мамы, которая считала дни, оставшиеся до возвращения из школы ее дорогого мальчика. Она даже расчертила специальный календарь, повесила его на стене своей гостиной и отмечала в нем дни семестра. Я наблюдала за этим без всякого интереса. Не имея ни опыта, ни желания, я подрубала занавески и помогала вышивать драконов на покрывале новой спальни. Несмотря на мое неумение, извивающийся хвост глуповатого чудовища был закончен вовремя, и оно скоро разлеглось на кровати в ожидании нашего наследного принца.
Дождались мы его первого июля. Едва услышав стук колес приближающегося экипажа, я, хорошо помня мамины инструкции, побежала за ней. Она позвала отца из его оружейной мастерской, и мы успели выстроиться на крыльце, когда экипаж, описав плавную кривую, подкатил к парадному входу. Папа радостно приветствовал Гарри, по-мальчишески выпрыгнувшего из коляски. Мама тоже бросилась к нему. Я держалась позади, с некоторой обидой, завистью и даже чувством страха в сердце.
Гарри очень изменился за этот последний семестр. Он сильно повзрослел и теперь предстал перед нами худощавым, но стройным молодым человеком, довольно высокого роста. С открытой улыбкой он поздоровался с отцом, тут же заключившим его в медвежьи объятия. Он поцеловал мамину руку, потом чмокнул поочередно в обе щеки, но не стал долго обниматься с ней. Затем, ко всеобщему удивлению, он оглянулся, отыскивая кого-то, и его яркие голубые глаза засияли еще больше, когда он увидел меня.
— Беатрис! — воскликнул он и в два прыжка перемахнул ступеньки. — Какая же ты стала хорошенькая! И какая же взрослая! Но мы можем еще поцеловаться?
Я с улыбкой подставила ему для поцелуя лицо, но, почувствовав его губы на моих щеках и легкое покалывание его подбородка, смутилась.
Мама метнулась к нему и повела его в дом; отец, не обращая внимания на ее воркование, громко расспрашивал Гарри о том, как он доехал и не голоден ли он, и они все оставили меня одну, на солнцепеке у входной двери, как будто я уже не принадлежала к их семье и их дому.
