Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае - Барякина Эльвира Валерьевна
С продовольствием было туго. Первым ротам разрешили искать заработок. Но пока дело шло только у оркестра – их звали играть на свадьбы и в синематограф.
Башкиров придумал, как нажиться на долларе. Серебряную монету обменять на медную мелочь, а потом – опять на серебро или бумажку, но с доплатой. Если знать, в каких лавках лучше курс, то всегда выиграешь центов двадцать. Только бегать надо по всему городу.
Двадцать центов – уже богатство. Можно купить лапши или орехов в сахаре. Но смотреть надо в оба, а то торговцы добавляют в еду песок для весу.
Пять медяков – крошки от булок, продаются с черного хода кондитерской «Da Bing». Там же дают стакан чая. Семь медяков – два соленых огурца. А можно подойти к уличному библиотекарю и за цент почитать учебник английского или французского, привязанный бечевкой к стойке, чтобы не унесли.
– Мне тут еще отличный способ подсказали, – похвалялся Башкиров, – переодеться монахами и ходить в пять утра по дворам – звенеть в цимбалы. В два счета денег наберем, а если не дадут, мы и спеть можем.
Феликса смешила его наивность – разбогатеет он, как же! Весь Шанхай так жил – случайными центами, беготней и мечтами. Если кто зарабатывал больше доллара в день, так преступлением. Кто квартиры обчищал, кто гонял мелких торговцев: платите, а то худо будет. А некоторые привозили детишек из деревень и продавали в рабство на фабрику. Мальчик стоил пять долларов, девочка – два.
5
Если особенно везло, Феликс с Башкировым выручали по сорок центов. Тогда они шли через железный мост в район текстильных фабрик и складов. Там, на берегу речки-вонючки, стоял кабак «Три удовольствия».
Башкиров узнал о нем от пьяного матроса.
– Это биржа наемников, – сказал тот. – Там любой может найти работу с приключениями.
В «Трех удовольствиях» продавали не только выпивку, но и оружие. К вечеру за изрезанными столами собирался темный народ – военные моряки всех званий и национальностей, китайские милитаристы без армий, портовая шпана. Индийцы, греки, португальцы, монголы – дикий табор, вавилонское столпотворение.
Феликс и Башкиров садились в дальний угол, заказывали пива и жадно прислушивались к разговорам. Благодаря урокам в корпусе, по-английски и французски понимали если не все, то многое.
Иногда к ним подходили потные взлохмаченные девки и пытались сесть на колени.
– Вон пошли, сучки! – шипел на них Феликс.
Они кричали что-то обидное – каждая на своем языке.
Из темноты появлялся карлик малаец и предлагал трубку опиума. Если молодые господа не хотят трубку, то можно купить опиумную воду за пять медяков. Ее очень просто делать: несгоревшие остатки опиума вычищаются из трубок и кипятятся в воде. Пробирает лучше кокаина.
Шлепали карты, стучали кости маджонга. [16]За соседним столом немцы через переводчика торговались с китайским офицером.
– Что они говорят? – спросил Феликс, плохо знавший немецкий.
Башкиров отмахнулся:
– Погоди, дай разобрать…
Феликс заметил невдалеке угрюмого человека в сером плаще и клетчатой кепке. Белый, надо лбом курчавые вихры, уши как от другого приставленные.
– Странный тип, – сказал Феликс. – Его тут раньше не было.
В дверь ввалился маньчжур со стеклянным глазом, покрутил башкой. За ним, опираясь на палку, вошел его господин.
– Кого я вижу! – заорал хозяин. – Месье Лемуан!
Приветствия, гогот, приглашения выпить со старыми друзьями. Этого субъекта Феликс уже видел: канадец Лемуан был известным на весь порт механиком, химиком и спецом по стрелковому оружию.
Лемуан подошел к столу, где сидели немцы. Не обращая на них внимания, протянул руку китайскому офицеру.
– Ну что, берешь мои маузеры? – спросил по-английски.
Китаец отодвинулся:
– Генерал Фэн Юйсян [17]недоволен прошлой партией.
– Ба! А в чем дело?
– Пистолет не должен выворачивать руку стрелка.
Все уставились на них, ожидая скандала. На всякий случай Феликс нащупал в кармане кастет.
Лемуан поскучнел.
– Эта мразь косорылая намекает, что я продаю некачественный товар. Что мы будем с ним делать? – обратился он к маньчжуру. Тот недобро усмехнулся. – Придется бить морду.
Дверь снова распахнулась. Феликс подумал, что это дружки Лемуана, но в зал вошла женщина ослепительной красоты. Голоса стихли. Башкиров уронил папиросу себе на штаны.
Дама – в белом костюме, в голубой шляпке, с сумочкой – подошла к Лемуану.
– Нам надо поговорить, – произнесла она по-французски.
Позабыв о китайском офицере, Лемуан развернулся к ней:
– Мадам, да вас не узнать! Эй, хозяин, нам нужен отдельный кабинет!
Они направились в задние комнаты.
– Слушай, я ведь ее знаю, – сказал Феликс Башкирову. – Она была с нами в лагерях в Гензане. Гляди, как устроилась, даже туфли на каблуках!
Башкиров заерзал на стуле:
– Может, познакомимся? Как-никак соотечественники…
Феликс отвел взгляд в сторону:
– Если она разбогатела – это ее дело. И видать, нечестным путем: сюда порядочные не заглядывают.
– Это связи! Ну как нам службу предложат?
Феликс вытащил медяки, кинул на стол и направился к двери. И тут заметил на себе пристальный взгляд человека в плаще.
Глава 10
1
По утрам в номер Нины стучались бойкие юноши – сборщики платежей из магазинов. Деньги Лемуана уходили, как камешки под воду. Месяцы беготни, суеты – и ничего. Доходов нет, друзей нет, что делать – непонятно.
Когда Нина поступила в гимназию, было то же самое: лучезарные планы, форменное платье с белым воротничком, альбом с пряжками – для стихов и рисунков будущих подруг. Пришла в класс – и никто не захотел сидеть с ней за одной партой. Нина плакала маме в колени: «Ненавижу гимназию!»
Она возненавидела и Шанхай.
Иржи напрасно боялся, что их будут искать. Беспаспортные беженцы не интересовали полицию. Правило переполненного вагона: тот, кто ввинтился внутрь, уже свой; все, кто снаружи, – враги. В городе обитали сотни тысяч людей вообще без документов.
Поначалу Шанхай закружил Нину: вокруг все новое, необычное. Эмоций было столько, что одно время она пыталась вести дневник – чтобы описать все увиденное и услышанное. Но потом наступило отрезвление. Как деревенская дурочка, Нина то и дело попадала впросак: она забывала, что в Шанхае левостороннее движение, – несколько раз едва не погибла под колесами. Она не знала, как оформлять платежи, как давать на чай, как разговаривать с прислугой – оказалось, что, обращаясь к китайцам, белые люди переходят на пиджин. Еще и этот диалект учить!
На нее смотрели с недоумением, а временами – с насмешкой. Это изматывало Нину до того, что по утрам ей приходилось заставлять себя выходить из номера. Никого не видеть, ни с кем не встречаться, оставьте меня в покое…
«Хочу домой!» – как лихорадка после неудачной операции. Пытаешься снять ее, лечишься то тем, то этим, а она горит внутри: «Не могу я тут!»
А где могу? В Нижнем Новгороде? Его растерзали комиссары в расхристанных «польтах» и с кобурами на животах.
Со всей Россией так, со всеми русскими. Скучаешь по «нашим»? Вот они, получите: на Северной Сычуань-роуд у благотворительной кухни семьсот человек с мисками стоят – в затылок друг другу. Китайцы на них пальцами показывают: как так – белые и бедные?
Нина моментально вычисляла в толпе своих – оборванных, потерянных – и каждый раз отворачивалась и переходила на другую сторону улицы. Не дай бог кто-нибудь узнает. Она никогда не заговаривала на людях по-русски и Лабуде не позволяла.
Жалость пополам с досадой и старанием отмежеваться: «Я не с вами».
А других «наших» нет и, верно, никогда не будет. Стыдно за свою бестолковую нацию! Войну проиграли; в Китае, где белая кожа расценивается как дворянство, и то не устроились. Впрочем, Нина понимала, что она сама такая. Даже еще хуже: обокрала своих, убедила себя, что это было не мошенничество, а деловая хватка, умение воспользоваться шансом. Надулась спесью: я умнее всех. Где села – там и слезла.
