Лора Бекитт - Исповедь послушницы (сборник)
Они сошли на берег вечером. В воздухе не чувствовалось ни малейшего волнения, и только сильные запахи южного края – диких растений, раскаленных камней, почвы, моря – насыщали его до предела, так что у Катарины закружилась голова. Огромное раскаленное солнце медленно опускалось к горизонту, оно было медно-красным, как железо в горне.
В Голландии, этой низменной стране, горизонт был чист, если только его не заслоняли тучи, тогда как здесь Катарина видела пылавшие на закате вершины гор, окутанные тенями извилины гигантских гребней, поросшие темным лесом крутые склоны.
Городок, где они высадились, был обычным бедным испанским городом с узкими улочками, маленькими площадями, низкими домиками с глухими оградами, за которыми зеленели пышные сады. Следовало поискать ночлег. Исабель сильно утомилась и буквально засыпала на ходу, а у не привыкшей к долгой ходьбе Катарины болели ноги.
Вскоре закат погас, наступила ночь. Катарину ошеломило пение цикад и удивили несметные звезды, рассыпанные по черному бархату неба.
Путешественники отыскали единственную в городе гостиницу и спросили две комнаты. Катарина раздела и уложила Исабель, а потом они с Рамоном немного перекусили тем, что им могли предложить на бедном постоялом дворе.
Катарине понравился виноград, зеленовато-желтый, крупный, прозрачный, словно напоенный солнцем. Во время ужина они с Рамоном не сказали друг другу и пары слов и почти не поднимали глаз.
Молодая женщина прошла в свою комнату. Обстановка была очень скромной; в окно заглядывала луна, круглая, перламутрово-белая, точно огромная жемчужина; ее свет наполнял помещение фантастическим сиянием.
Катарина расчесывала волосы, когда Рамон постучал в дверь. Молодая женщина ответила; он вошел и остановился на пороге. Катарина повернулась и посмотрела на него. Она сразу поняла, какие желания и мысли им владеют. Она ожидала, что это произойдет, и все же не верила, что он придет сам, вот так, сразу, решительно и открыто.
Между тем Рамон испытывал сильнейшее, необъяснимое чувство единства с этой женщиной, единства, которое не разрывалось никогда. Быть с Катариной означало выйти из тюрьмы, тюрьмы железных истин, каменного долга, жестоких правил.
– Кэти, – негромко произнес он, – пойдем ко мне. Нам нужно поговорить.
Она безропотно встала и вышла следом за ним, бросив взгляд на безмятежно спящую Исабель.
В комнате Рамона тоже светила луна; ее молочное сияние легло на лицо мужчины, но от этого его глаза не стали прозрачнее и светлее.
– Все эти годы я жил как в пустыне, – это было единственное, что он произнес, прежде чем зарыться лицом в густые волосы Катарины.
– Я не могу смотреть на тебя, когда ты в этом одеянии, – прошептала молодая женщина.
– Я сниму его. Я сниму все, – так же тихо отвечал он.
А потом Катарина услышала то ли стон, то ли плач и жаркий шепот:
– Я не верил, не верил, что это может повториться, что мы снова будем вместе!
Эту ночь Катарина запомнила на всю жизнь. Их с Рамоном словно пробудили от столетнего сна, вырвали из вечности, внезапно вернули из небытия в жизнь и сказали: «Есть только миг, и он равен всему, что вы когда-либо желали иметь. Это и прошлое, и настоящее, и будущее, и ответ на все ваши вопросы, и наказание, и радость, и – Божья воля».
Они отдались друг другу без изнурительной внутренней борьбы, без испуга и долгих страданий; воля души и плоти была спаяна воедино. Они без раздумий поддались страсти и были вознаграждены невыразимым наслаждением тела, восторгом сердца, глубоким спокойствием души.
Сияющий, невесомый воздух мягко касался их тел, когда Катарина и Рамон неподвижно лежали рядом в момент короткой передышки. Сутана Рамона валялась на полу рядом с платьем Катарины; сейчас они были просто мужчиной и женщиной, такими, какими их создала природа.
– Я мало что понимаю в искусстве любви, – прошептал Рамон.
– Если ты думаешь, что я стану тебя с кем-то сравнивать, то ошибаешься, потому что я люблю только тебя.
Он тихо засмеялся.
– Я всегда стремился к совершенству. А сейчас чувствую себя несовершенным, зато жутко счастливым.
Потом наружу вновь хлынул неуправляемый бешеный поток давно сдерживаемых желаний. Они жарко ласкали друг друга, почти до обморока, до блаженного бессилия и уснули только под утро.
Катарина проснулась в тот час, когда красное солнце выплывало из-за гряды холмов и его лучи заливали землю золотистым светом. Исабель еще спала, и у них с Рамоном было несколько минут для того, чтобы поговорить наедине.
– Стоит ли нам ехать к моей матери? – нерешительно произнес Рамон. – Она очень странная, никогда не знаешь, что она скажет или сделает.
– Мы должны, – промолвила Катарина. – Тебе нужно с ней повидаться.
Он снова обнял Катарину. Ее тело было податливым и мягким.
– Останемся здесь еще на одну ночь, – предложил Рамон, с трудом отрываясь от ее губ, – мне мало того, что было…
Она улыбнулась.
– Тебе хватит второй ночи?
– Нет. – Он покачал головой. – Мне не хватит и вечности.
Они остались в городке на неделю. Днем гуляли по улицам вместе с Исабель, беседовали, покупали и ели фрукты, а ночью обретали рай в маленькой комнате, в залитой лунным светом постели – священник и женщина. Он был ее любовником и единственной любовью. Она была его судьбой и смыслом жизни.
Наконец они тронулись в путь. Они ехали под сводами зелени, в гуще которой заливались певчие птицы, вдоль искрящегося моря, мимо гряды утесов. Катарина с изумлением взирала на то, как высокие, голые, изрезанные ветрами и выжженные солнцем скалы сменяются плоской бесплодной равниной, где не встретишь ни души, а та, в свою очередь, уступает место цветущим холмам.
Они прибыли в Мадрид, величественный, благородный, роскошный город, по сравнению с которым Амстердам выглядел маленьким и бедным. Катарина ловила на себе взгляды мужчин в украшенных перьями шляпах и темных плащах. Ее поразили туалеты испанок, сшитые из тяжелых тканей, и их сандалии на толстой подошве с каблуком из пробки, которые надевались на кожаную обувь. Платья были или яркими, пышными, с широкими прорезями в рукавах и очень открытыми или, наоборот, – наглухо застегнутыми и черными. На головах многих женщин были заколки и особым образом задрапированные платки, прикрывавшие затылок. Дамы кутались в прозрачные, словно дым, накидки из тюля, и каждая обмахивалась белым, черным или разноцветным веером. Мелькали набеленные или нарумяненные лица с накрашенными или покрытыми воском губами; всюду витал запах амбры и розовой воды.
Рамон попросил Катарину подождать, а сам вошел в дом сеньоры Хинесы.
Мать по обыкновению сидела за громоздким столом с почерневшей от времени крышкой и что-то писала в массивной книге с кожаным переплетом.
