Элизабет Чедвик - Сокровища короля
– Ты поступил правильно, – произнес он, – но я не могу благодарить тебя за это. – Словно дряхлый старик, он осторожно опустился на скамью подле Мартина. – Я просил ее уйти со мной, но она отказалась… сказала, слишком многое поставлено на карту. Как мне было тяжело без нее! Если бы я знал, что ждет ее впереди, уплыл бы с ней на край света. – Он уронил голову в ладони.
– Тебе все равно пришлось бы делать выбор, – тихо заметил Мартин. – Она или ребенок. Кого бы ты выбрал?
Николас вспомнил, как держал недавно на руках сына, как покоилась крошечная головка на сгибе его локтя. Потом он подумал про Магдалену. Она предстала его воображению такой, какой он видел ее в последний раз, – сияющая, пышущая здоровьем.
– Не знаю, – пробормотал он сипло. – Честное слово, не знаю.
Мартин молчал, утешая его лишь своим присутствием. Николас медленно поднял голову и откинулся на твердую спинку дубовой скамьи.
– Значит, он отвез ее в монастырь Святой Екатерины?
Мартин кивнул.
– Она не сумасшедшая, – сказал он. – Мыслит она так же ясно, как и я. Он заточил ее там в наказание. Что ж, по крайней мере, он предпочел убрать ее с глаз долой и забыть, а не пополнить список своих жертв. В этот список он постарается включить и тебя, – мрачно добавил он.
Николас потер заживающий бок.
– Я – не мстительный человек, Мартин, – сурово произнес он. – Всегда, до сего дня, считал: живи и дай жить другим. – Он поднялся. – Если Мириэл однажды чем-то и была обязана мужу, она давно уже отдала ему свой долг с лихвой. Что касается его долга передо мной, я не востребую его на темной портовой улочке, а заставлю заплатить жизнью на виселице при всем честном народе, когда придет время. – Он прищурился, принимая решение. – Но сначала я должен освободить ее и отвезти в безопасное место.
– Что ты намерен делать?
Николас посмотрел на Мартина невидящим взглядом.
– Разумеется, отправлюсь в монастырь Святой Екатерины, – ответил он.
Весенние дожди непредсказуемы. Иногда они стелются прозрачной пеленой, словно рукав привидения, оставляя на всем, к чему ни прикоснутся, едва заметный налет влаги и стойкий запах сырой травы и дыма. Очертания расплываются, мир обволакивает нежное зеленое марево, пронизываемое золотистыми вспышками теплого солнца. А порой дождевые облака несутся, будто взмыленные лошади, управляемые беснующимся ветром. Капли ударяются в ставни, словно комья грязи, летящие из-под копыт скакунов. Улицы превращаются в бурые реки, и все, что есть на земле, стремится оторваться от своих корней, станин и креплений, чтобы принять участие в неистовой гонке.
В этот весенний день лил именно такой неприветливый дождь, вынудивший Роберта отказаться от встречи с клиентами. Сгорбившись, он сидел у очага в линкольнском доме, который принадлежал его жене и благодаря ей теперь являлся и его собственностью. Огонь бушевал и чадил, словно пронзенный копьем дракон, время от времени изрыгая в комнату клубы дыма. Роберт ежился, кутаясь в плащ, отороченный роскошным куньим мехом. Холод, просочившийся в его кости, нельзя было вытеснить обычным теплом одежды и очага.
Он думал о Мириэл. Бурю с Северного моря несло прямо к стенам монашеской обители. Страдает ли она в своей холодной сырой келье, где ей только и остается что размышлять о своих грехах? Ему очень хотелось, чтобы она страдала, хотелось до боли, так что он едва не рыдал. Отчасти это безумное желание было вызвано тем, что он тосковал по ней. Жалел, что не видит, как она корпит над счетами, сосредоточенно морща свое гладкое, как у Мадонны, серьезное лицо. Скучал по ее жестам, по ее метким остротам и глазам цвета меда, в которых вдруг начинала светиться улыбка. Только та улыбка предназначалась другому мужчине, а потом и вовсе исчезла: он отучил ее улыбаться. Он не мог жить с ней, но и без нее, как видно, жить тоже не может.
– Стерва, – буркнул он. Его голос потонул в яростном шквале ветра с дождем, вновь обрушившемся на дом. Роберт поднялся и зашагал по комнате, не в состоянии заняться ни счетами, ни чтением книги сказаний о короле Артуре, которую он получил в качестве платы за товар от одного фламандского торговца. В комнате было темновато, а его глаза утратили былую зоркость, да и сосредоточиться он не мог. Он стал ходить из угла в угол, не находя себе места, наконец, что-то ворча себе под нос, вышел на улицу, где бушевал ураган.
Пальцы ветра превратились в сильные злобные руки. Они цеплялись за его плащ, пытаясь затащить его назад в дом, но он, наклонившись вперед, сопротивлялся мощи стихии, как всегда, настроенный только на победу. Дождь больно хлестал его по лицу. Двор заливала вязкая жижа, которую ткачи, пытаясь навести гать, забросали пучками соломы. Роберт слишком поздно сообразил, что забыл надеть башмаки на высокой деревянной подошве, предназначенные специально для ходьбы по слякоти, и теперь пачкал в грязи свои добротные кожаные сапоги. Но возвращаться не стал. Пригнув голову, словно бык, он добрел до ткацкой мастерской и открыл дверь.
Ткачи со смехом переговаривались между собой, работая за станками, но при появлении хозяина сразу замолчали и, украдкой переглянувшись, поклонились ему.
– Продолжайте работу, – сказал Роберт, властно махнув рукой.
Он беспокойно закружил по мастерской, вышагивая за спинами ткачей и наблюдая за их работой на станках, на которых сейчас помимо традиционного красного сукна линкольнского плетения ткали также серый твил для пошива шоссов. Один станок Уолтер заряжал зеленой и желтой пряжей для изготовления полосатой материи. Пальцы юноши, никогда с особой ловкостью не справлявшиеся с этой работой, под пристальным сердитым взглядом хозяина стали еще более неуклюжими.
– О господи, – рявкнул Роберт, – зря я не убрал тебя тогда же, когда и старика.
– Простите, сэр? – Уолтер обернулся, таращась на него округлившимися глазами. Роберт сообразил, что сболтнул лишнее.
– Я хотел сказать, что так и так вышвырнул бы старика, не избавь он меня сам от этой необходимости, – поспешил он исправить свою оплошность. – Что это такое? Рыбацкие сети и то бывают лучше!
Злясь на Уолтера и еще больше на себя, Роберт скрылся в конторе. На полке стояла бутыль с медовым напитком. Он взял ее в руки, вынул пробку и стал пить прямо из горлышка. Сладкая пряная жидкость скользила по глотке и приятным теплом растекалась по животу. Он зажег керамический светильник, свисавший на цепях с потолочных балок, и оглядел помещение, в котором Мириэл проводила так много времени. Здесь ее присутствие ощущалось сильнее, чем в доме. Ее перья, роговая чернильница, аккуратная стопка листов пергамента, прижатая куском отшлифованного янтаря такого же цвета, как ее глаза. В сердцевине камня просматривался идеальный по форме лепесток. Роберт взял янтарь в руку. Камни обычно холодные, но кусок застывшей смолы на ощупь был почти таким же теплым, как живая плоть.
