К. У. Гортнер - Откровения Екатерины Медичи

Я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, наслаждаясь безыскусной радостью детского общества.

Тем же вечером, позднее, я отправилась повидать Клод. Один взгляд на ее исхудавшее тело и смиренную улыбку заставил меня похолодеть от страха. Тем не менее я озабоченно поцокала языком, достала видавший виды тигель, травы и принялась готовить питье из ревеня, покуда Лукреция отдавала распоряжения слугам.

Целых два месяца я каждое утро просыпалась, купала свою дочь и помогала ей добраться до кресла у окна, выходящего в сад. Иногда я читала ей вслух. Порой мы сидели молча, и Клод любовалась садом, улыбаясь, когда слышала, как юная дочь ее весело смеется вместе с Марго.

— Марго так полна жизни, она и сама как дитя, — сказала однажды Клод. — Она будет хорошей матерью. Ты должна позаботиться о ее воссоединении с мужем. Ей непременно нужно обзавестись собственными детьми.

Я улыбнулась, сдерживая слезы при мысли о том, как наблюдательна и душевно тонка наша Клод и как мало на самом деле мы ее знали.

Однажды, августовским днем, я очнулась от послеобеденной дремоты и обнаружила, что Клод неотрывно смотрит на меня. Она никогда не была красива, но сейчас черты ее обрели почти невесомую хрупкость, большие серые глаза на истаявшем лице казались особенно огромными.

— Я устала, матушка, — тихим голосом проговорила Клод.

У меня перехватило горло. Я поняла, что скоро потеряю свою дочь, ту, которой меньше всего уделяла внимания, чья стоическая преданность нашей семье уберегла ее от крайностей, присущих всем нам. Лишь сейчас я запоздало осознала, что из всех нас именно Клод была самой мудрой. Она лучше всех знала, как избежать ярости и боли, которыми была исковеркана наша жизнь.

Я приподнялась было, чтобы помочь ей вернуться в постель.

— Нет, я хочу остаться здесь, у окна. — Клод покачала головой. — Позови остальных.

Один за другим входили в комнату те, кого хотела видеть Клод: одержимый горем муж, который любил ее так, как немногие мужчины любят своих жен; любимые слуги и служанки; преданная кормилица, что заботилась о ее крошечной дочурке; ее сын Карл, у которого дрожали губы. Кристина играла в моих покоях с Анной-Марией, ибо я не хотела, чтобы она увидела мать умирающей; подобное зрелище слишком мучительно для юной души.

Я стояла, сжимая руку Лукреции, и тут вошла Марго, живо напомнив мне своим видом, какими она и Клод были когда-то в детстве: одна — безрассудная и дерзкая, жадная до восхвалений, другая — флегматичная и неброская, вечно остававшаяся в тени.

— Я была тебе плохой сестрой, — проговорила Марго, опустившись на колени возле Клод. — Прости меня.

— Мне нечего прощать. — Клод погладила Марго по щеке. — Пожалуйста, будь добра к матушке. Почитай и поддерживай ее, ведь ты теперь ее единственная дочь. Обещай мне.

— Я… да, обещаю. — Марго отвернулась.

Наши взгляды встретились, и на краткий миг горе объединило нас.

Мы вместе ждали конца. На закате Клод поцеловала мужа и закрыла глаза.

После похорон супруг Клод по моему настоянию увез детей к бабушке и деду, чье поместье располагалось неподалеку от родового гнезда Гизов в Жуанвиле. Оставшись в доме вместе со слугами, Лукреция, Марго и я уложили все вещи Клод и отправили их в качестве дара от ее имени монастырю Святой Клары, которому она покровительствовала при жизни.

В ночь перед нашим отъездом я стояла в своих покоях, наблюдая за укладкой сундуков, как вдруг ощутила пробуждение своего дара. Я так и застыла с приподнятой рукой; стены вокруг меня растаяли.

…Я стою в освещенном факелами коридоре перед парадным залом; слышно бренчание лютен и звон литавр, которые перемежаются со взрывами хохота, и хотя не вижу придворных, знаю, что они веселятся. Озираюсь: почему я здесь? Затем вижу, что ко мне приближаются шестеро мужчин в масках и плащах с капюшонами; предводитель их широкоплеч, и лица его, скрытого маской, я не могу разглядеть. Рядом с ним, натянув плащ поверх горба, идет Эркюль. Они минуют меня, и я замечаю, с каким блеском в глазах Эркюль поглядывает на широкоплечего вожака. Лицо сына, изрытое оспой, порозовело от предвкушения. Я тянусь к нему, чтобы задержать, остановить, но рука моя проходит сквозь тело Эркюля, словно он соткан из дыма.

Они вступают в многолюдный зал. На возвышении сидит, небрежно откинувшись на спинку трона, Генрих; на нем роскошный красный с золотом камзол. Он улыбается, наблюдая за кем-то. Проследив за его взглядом, я вижу посреди зала Гуаста: глаза у него завязаны, и придворные куртизанки, заливаясь хохотом, вертят его кругом. Гуаст машет руками, пытаясь схватить кого-нибудь. Во всеобщем веселье никто не замечает людей в масках, никто не видит, как их вожак подталкивает Эркюля вперед. Эркюль срывает повязку и усмехается в безмерно изумленное лицо Гуаста; шлюхи бросаются врассыпную, и хохот их замирает.

— Час пробил, — говорит мой младший сын.

Я открываю рот, чтобы выкрикнуть предостережение, шлюхи начинают вопить, а Эркюль выхватывает из-под плаща кинжал. Гуаст вскидывает руки. Отсвет факелов вспыхивает на лезвии, и миг спустя Эркюль вонзает кинжал по самую рукоять в живот Гуаста.

Воцаряется мертвая тишина. Эркюль стоит, тяжело дыша, его взъерошенные волосы торчат, словно черные перья. Гуаст в предсмертном потрясении смотрит на кинжал, торчащий у него в животе. Черная кровь извергается из раны, и он, обмякнув, оседает на пол.

Тишину разрывает страшный крик Генриха. Шатаясь, сбегает он с помоста, и в это мгновение люди в масках, повинуясь властному жесту вожака, утаскивают Эркюля прочь. Вслед за ними обращаются в паническое бегство придворные, и наконец в зале остается один только Генрих.

Я вижу, как он падает на колени рядом с Гуастом, не замечая, что стоит в луже крови…

Настоящее обрушилось на меня, словно бурный поток весеннего паводка. Я стояла на коленях, протянув перед собой молитвенно сложенные руки.

— Госпожа моя, что случилось? — Лукреция наклонилась ко мне, лицо ее было бледно от тревоги.

— Помоги нам Боже, — прошептала я. — Эркюль убил Гуаста.

Мы добрались до Лувра в полночь, после двух дней безумной спешки. Во внутреннем дворе чадили факелы, задыхаясь в гнилостном тумане. Едва мы вышли из кареты и конюхи бросились разбирать наш багаж, я велела Марго отправляться прямиком в свои покои, а сама поспешила во дворец.

Он казался совершенно заброшенным. Идя по тускло освещенным коридорам, я не встретила по пути ни одного придворного, не услышала никаких звуков. Воздух в коридорах был холодный и затхлый; определив дорогу по канделябрам, развешенным на равном расстоянии друг от друга по стенам, и молчаливым гвардейцам, которые стояли на посту у галереи, я добралась до королевских покоев и, к облегчению своему, обнаружила там Бираго.